Книга По метеоусловиям Таймыра - Виктор Кустов

За всю дорогу от аэродрома до посёлка Солонецкий не проронил ни слова. Разговорившийся было Расторгуев скоро обиженно замолчал и перестал поглядывать в зеркальце. А Солонецкий, откинувшись на заднем сиденье и даже не расстегнув шубы, хотя в машине было тепло, вновь и вновь возвращался к тому, что произошло за прошедшую неделю.

…Он знал, что рано или поздно его вызовут в главк. И даже догадывался, как именно будут обосновывать необходимость консервации стройки. Какие варианты предложат, чтобы смягчить удар для тех, кто пришёл на эти неуютные берега, пережил первую зиму в палатках, построил первый дом. И всё-таки, какие б варианты не были предложены, консервация – это тысячи разочарованных людей. Это нереализованные надежды. И именно ему, а не начальнику главка придётся выслушивать всё, что захотят высказать эти люди. Именно он должен будет обосновывать целесообразность консервации.

Но сейчас он возвращался с маленькой надеждой, которая пришла с совершенно неожиданной стороны…

На этот раз Солонецкий жил в гостинице. Пару раз позвонил домой. Оба раза брала трубку дочь, и он знал от неё, что у них всё в порядке. Дочь не удивилась, что он предпочёл гостиницу дому, наверное, они с матерью обсудили это. С Ириной он говорить не стал, а с Татьяной, хотя и собирался, встретиться не получилось: то она была занята, то он. Ему осталось только по телефонным разговорам представить, какой она стала повзрослевшей и немножко чужой.

Несколько раз в коридорах главка и потом, на совещании, он сталкивался с Ладовым. Тот пытался заговорить, но Солонецкий, делая вид, что не замечает его, проходил мимо. А после выступления Ладова на совещании, вывод которого о нецелесообразности продолжения строительства стал для Солонецкого полной неожиданностью, он перестал считать того другом. И только докладная записка Кузьмина о состоянии и перспективах стройки, которую тот оставил перед отъездом на новое место работы, приостановила решение о консервации…

В последний вечер его вызвал начальник главка. Долго не начинал разговор, который тоже, как догадывался Солонецкий, должен был состояться обязательно, ибо здесь, в длинных коридорах набитого людьми учреждения, он столкнулся и с Сорокиным – было похоже, что тот не так уж плохо устроился и, совсем не жалел, что пусть не по доброй воле, но наконец-то перебрался на материк.

– Сплетен терпеть не могу, – помолчав и выкурив наполовину сигарету, заметил начальник главка. – Но одно дело сплетни, а другое – сигналы. Так вот, Юрий Иванович, не нам с тобой в кошки-мышки играть, а знать правду я должен.

Он говорил это в своей обычной манере, грубовато, не церемонясь, без дальних подступов. И хотя начало разговора и эта табачная пауза свидетельствовали, что начальник главка расположен к неспешной беседе, Солонецкий не стал тянуть, вложив в несколько фраз ответы на все, как ему казалось, интересующие Киреева вопросы.

– С женой не разошёлся, но не живём. Любовниц нет, старею. Пить сердце не позволяет…

Помолчали.

Киреев достал бутылку боржоми, два стакана.

Налил.

– Что у вас там с Кузьминым произошло?

– Сам до конца не понял. – Солонецкий повертел в руках стакан с пузырящейся водой. – Пожалуй, я виноват…

– А как тебе нынешние требования к руководителям?

Вопрос был не случаен.

– Надеюсь, справлюсь, – сказал он. – Если почувствую, что не тяну, сам скажу.

– Я тебе, Юрий Иванович, тёплого места подыскивать не стану, – подвёл итог Киреев. – Ну, если остановим строительство – тут уж никуда не деться, другой северной стройки пока не будет. А если всё же в министерстве решат продолжать строительство – не взыщи, тяни до конца.

– У каждого свой крест.

– Что-то не в твоём духе изречение.

– Знакомый у меня есть верующий, – не вдаваясь в подробности, сказал Солонецкий.

– Ну, крест так крест, пусть будет так… Не мне тебя учить, но разберись там со своими доброжелателями.

Солонецкий поднялся, начальник главка не стал его задерживать, только когда тот уже выходил, спросил:

– Ладова к себе главным возьмёшь?

– Нет.

– А Кузьмина обратно?

– Кузьмина взял бы. Но вряд ли он вернётся…

Многое, что произошло за эту неделю, уже забылось, но голос Танюшки, докладная записка Кузьмина и вот этот разговор не выходили из головы. И сейчас, сидя в машине, Солонецкий по очереди возвращался то к одному, то к другому, то к третьему.

Надо разобраться, подумал он. Надо во всём разобраться – и точка.

– Какие новости? – спросил наконец Расторгуева.

И тот, для порядка выдержав паузу, стал перечислять, что произошло за неделю отсутствия Солонецкого.

Смирнов, исполнявший обязанности начальника строительства, вёл себя хорошо. Расторгуев так и сказал: «Вёл себя хорошо». И Солонецкий усмехнулся – так не подходило это определение к Смирнову, у которого уже внуки в школу ходят… Расторгуев не стал расшифровывать, что это значило, а Солонецкий не стал расспрашивать, он слушал, не особо вникая в смысл.

Слушал о первой двойне, которая родилась на этой неделе.

О заезжем, редком и, как обычно, халтурном ансамбле.

Об открытии сезона подлёдного лова…

– Да, вот потеха, – хохотнул Расторгуев. – Тут в ресторане такая баталия приключилась, официантка одна, может, помните, такая худая, белокурая баба, Валентиной зовут, одного тракториста побила.

– Это как?

– Сначала кулаками, а потом подносом по голове – цирк…

– Приставал?

– Да в том то и дело, что нет. – Расторгуев оживился и, поглядывая в зеркальце, стал расписывать в красках, как всё происходило, и, при всём нежелании знать эти подробности, Солонецкий вынужден был следить за его рассказом. В конце Расторгуев, выдержав паузу, выдал: – Оказывается, он ей сказал, что, мол, одним дураком на стройке меньше стало. Это он о Геннадии Макаровиче так…

– А она, значит, его подносом?.. Молодец баба.

– Оно-то так, – многозначительно произнёс Расторгуев и замолчал, словно взвешивая, можно это говорить начальнику или нельзя. Потом всё-таки решил, что можно, и продолжил: – Только говорят, что она любовницей главного инженера была…