Моя жизнь, похоже, завершается; в этом словно чувствуется кода. Мне кажется, я сделал все, что должен был. Я оглядываюсь назад без сожалений и смотрю вперед без страха. Никогда еще я столь явно не был в настоящем[99].
Преподобный Фрэнк Форрестер Чёрч IV Есть и другой аспект смерти, с которым мы сталкиваемся в современном мире. Он не является ни основной темой, ни предметом этой книги, но его так широко и открыто обсуждают, а организованная религия в целом так часто осуждает, что я решил обратиться к нему в эпилоге. Этот аспект фигурирует в следующем вопросе: какой выбор встает перед нами в нравственном, этическом и юридическом отношении, если речь идет о завершении жизни по собственному добровольному решению, когда обстоятельства делают это решение необходимым и даже желанным? С такой проблемой наши деды сталкивались редко.
Прежде всего скажу: я страстно увлечен жизнью и возможностью ее вести. Каждый момент жизни я рассматриваю как привилегию, которую никак нельзя упустить, как шанс, за который стоит ухватиться. Я спокойно воспринимаю смерть – как друга, к которому следует найти творческий подход. И при этом я признаю: одна из самых стойких особенностей человечества – склонность бежать от смерти, отрицать ее, игнорировать ее и даже делать вид, будто она далеко не неизбежна. Люди странно высказываются: «Если я умру, то хочу, чтобы это случилось так или так». Язык многое объясняет. Интересно, почему они не говорят: «Когда я умру»? Разве есть какие-то сомнения насчет того, что это произойдет?
Неготовность сталкиваться со смертью является и осознанной, и подсознательной. То же самое относится к нашему выражению этой неготовности. Почти не задумываясь, мы тратим немало жизненных сил на строительство «памятников», которые, в некотором смысле, намекают нам на бессмертие; по крайней мере, мы надеемся, что эти «памятники» продлят нашу жизнь и переживут нас. К ним относятся наша репутация, слава и уникальные достижения. Мы не знаем, какой момент выхватит нас из безвестности. Недавно из некролога в New York Times мы узнали о смерти полицейского, который надел наручники на Ли Харви Освальда. Судя по некрологу, этот момент стал его звездным часом. Интересно отмечать, чем именно заполнены те самые «пятнадцать минут славы», которые якобы гарантированы каждому из нас. Популярность фотографий подкреплена ощущением, что мы, запечатленные на снимке, останемся на нем навсегда: по крайней мере он спасает нас от разрушительного действия старости. На фотографиях время застывает и кажется вечным. Их ценность становится очевидной во время пожаров и наводнений, когда люди стараются спасти в первую очередь не материальные ценности, а фотографии – олицетворение бессмертия. На высших уровнях финансового благополучия мы заказываем свои портреты, написанные маслом, и надеемся, что они просуществуют несколько поколений – вместе с толкованием того, что увидел в нас художник. В поступках, выражающих ту же надежду на некое подобие вечности, мы даем наши имена всему, чему только можем: фондам, библиотекам, мемориалам, циклам лекций, учреждениям… У всех знакомых мне литераторов появляется ощущение бессмертия, когда они мечтают, как их книги будут прочитывать сотни раз в год даже после того, как их жизнь закончится. Однако это справедливо лишь для немногих. Нет ничего более мертвого, чем книга лет через десять после публикации. Порой мы стремимся к вечности, вставая под чье-нибудь прославленное знамя. Отдавая силы борьбе за какое-либо дело, мы чувствуем, что наша жизнь продлится после смерти или, по крайней мере, наши ценности сохранятся дольше нас самих. В этом отношении популярны политические партии, церкви, университеты, парки, школы – и, конечно же, страны.
Удивительно много людей не находят времени составить завещание – еще одно типично подсознательное проявление неготовности иметь дело с собственной смертностью. Они либо не могут встретиться лицом к лицу со смертью, либо пытаются делать вид, будто могут ее избежать. Так и много как еще мы надеемся превзойти смерть или хотя бы о ней умолчать. Эта черта присуща лишь человеку, она явно свидетельствует об особенностях нашей натуры. Смерть накрывает вечной тенью жизнь людей, наделенных самосознанием.
Животные не предвидят смерти. Да и от старости в дикой природе умирают нечасто, ведь каждое живое существо входит в пищевую цепочку других. Смерть, как правило, приходит к зверям до того, как останавливаются их биологические часы, а другие звери так утоляют голод.
Почти то же самое было справедливо для человеческой жизни до сравнительно недавнего периода нашей истории. На протяжении всего времени присутствия людей на планете Земля по причинам, отличным от старости, умирало гораздо больше представителей нашего вида. Нас убивали войны, наводнения, аварии, голод, болезни, отрава, хищники; умирали матери при родах, умирали младенцы, умирали дети… Практически все, что нас убивало, мы толковали как заслуженное наказание, ибо по крайней мере верили, что умираем не просто так. Кажется, именно частая преждевременность человеческой смерти заставила религии, в том числе и христианство, воспринимать ее как немилость свыше в наказание за грехи или как противника, которому следует противостоять и по возможности одолеть. В библейском повествовании о саде Эдема сказано, что смерть – кара, назначенная Богом Адаму и Еве за покушение на запретный плод. Ева ясно дает это понять, когда объясняет змею: Бог сказал, что они умрут, если съедят плод одного из деревьев или даже просто прикоснутся к нему (Быт. 3:3). Павел в Первом послании к Коринфянам говорит, что смерть – «последний враг» (1 Кор. 15:26), который должен быть истреблен, и что во Христе одержана победа над смертью. По всем этим причинам наши предшественники и помыслить не могли о том, чтобы думать, как закончить собственную жизнь.
