Мистер Бинни в два счета справляется со всеми юридическими тонкостями. Он говорит, что закон позволяет оправданному преступнику дарить собственные годы жизни, и выражает готовность, если совет пожелает, предоставить необходимые нормативные акты.
– С момента подписания «Согласия на инъекцию» по приговору суда мисс Бейн является оправданным преступником, – говорит мистер Бинни и не без удовольствия поясняет: – Если, конечно, вышеупомянутый преступник имеет полное право на местопребывание по законам Основных территорий Шотландии и Федеративных территорий Шотлании. Мисс Бейн, очевидно, соответствует данным критериям.
Более того, любой легальный резидент, оказывается, может дарить годы жизни любому человеку по своему выбору, вне зависимости от того, принадлежит ли реципиент территориям Северного экватора, Южного экватора или даже Центрального.
– Это давно установленный прецедент, – говорит мистер Бинни. – Он основан на деле «Уайт против Ассиз», в ходе которого было доказано, что ущерб населению Земли не наносится…
– Да, это всем понятно, – перебивает его Черный костюм тридцать пять – срок четыре. – И что дальше?
– И далее, – продолжает мистер Бинни, давая понять, что в интересах соблюдения точности готов поделиться с судом всеми материалами дела, – в такого рода случаях, когда даритель желает расстаться со всеми оставшимися у него годами, обычно до подписания согласия дается время на обдумывание принятого, возможно сгоряча, решения. Этот период, на случай если даритель все же передумает, занимает как минимум десять дней.
– Я не изменю свое решение, – говорю я.
– В таком случае, – говорит мистер Бинни, – остается только установить, находится даритель во вменяемом состоянии или нет.
103
Я во вменяемом состоянии
Я многое могла бы представить суду для доказательства своей вменяемости.
Например, могла бы рассказать о том, чему научилась у мамы.
Мама говорила: «Мари, что бы ни случилось, ты должна выжить».
И я выжила. Выжила, когда другие умирали, и теперь я знаю, что просто выжить – недостаточно. Это не главное. Главное – как выжить. Что ты сделала или не сделала для того, чтобы выжить. Чем рисковала и чем пожертвовала. Вот что главное. И я, мама, порой делала неправильный выбор.
Мне очень жаль, мама.
Или я могла бы рассказать им о лагере. Могла бы сказать, что бабушка права. Я не могу позаботиться обо всех беженцах в лагере. Я даже не могу с точностью сказать, сколько их там ютится под брезентовыми навесами. Я не могу изменить их жизнь. И да, бабушка, я с горечью признаю, что есть вещи, которые мы не в состоянии контролировать. Мы просто должны с этим смириться. Но я думаю, что из-за нашей неспособности их контролировать они становятся более значимыми. А вот свою жизнь, бабушка, я могу контролировать. Да, я не могу спасти всех этих людей в лагере, но я могу спасти мальчика, и я собираюсь это сделать.
Это возвращает меня к папе, к тому, чему, как я сейчас понимаю, он старался меня научить. Он старался научить меня не изменять себе. То есть быть собой. Быть Мари Бейн. Естественно, за время этого долгого пути были моменты, когда я теряла себя, не могла разглядеть в зеркале собственное отражение. Но бывали моменты, когда я видела себя очень четко. Например, когда в распределительном центре перед имгримом крутанула на указательном пальце револьвер, хотя отлично знала, что он не заряжен. Этот жест, хоть и малозначительный, напомнил мне о том, кто я, о том, что я не собираюсь сдаваться. Так, папа, тогда в пустыне ты вышел из джипа с открытыми ладонями. Этот жест говорил о твоем открытом и преисполненном надеждой сердце. И теперь я хочу поступить так, как поступил бы ты. Ты, который учил меня быть доброй, о чем я иногда забывала. Потому что ты, папа, спас бы мальчика. Ты бы поставил его жизнь превыше всего.
Ты бы сказал: «Посмотрите на этого ребенка. Это – невинный ребенок, и он заслуживает того, чтобы я отдал ему все, что у меня есть».
В любом случае, папа, если ты не сможешь мной гордиться, моя жизнь ничего не стоит.
И наконец, есть время. Я так много о нем думала. Что, если попробовать в этот момент на Кровавом камне удержать все самые драгоценные для меня моменты? Не только мальчика и тебя, папа, но все лучшее, что я видела в этом мире? Большое или маленькое – все равно. Доброту миссис Сперри, порядочность доктора Наика, основательность и надежность Питера. Что, если я сведу все это вместе со звездами в пустыне, с золотыми гребешками на поверхности моря и с каскадами Лучрэм-Бёрна? Если в ожидании пули укутаюсь в это, как в сверкающий плащ?
Думаю, этого точно будет достаточно.
104
Что я в действительности им сказала
Хотя я не думаю, что суд меня поймет. Поймет что-то про маму, или про папу, или про способность что-то контролировать. Поэтому я не стану ничего об этом говорить. Вместо этого я встаю со стула, поднимаюсь на Кровавый камень и вставляю последний ключ в последний замок на последней двери в башне Замка.
– Очень давно, – говорю я, – в другой стране жил другой мальчик по имени Мохаммед. Он был старше мальчика, которого вы сейчас видите рядом со мной. Но не намного. Ему было лет десять. Его отец был водителем моих родителей. Мы тогда уже около семи лет жили в Судане. Я плохо его знала. Сначала. Потом узнала лучше. Он был веселый и любил поболтать. Собирал пачки от сигарет и шутки про ослов. Он мог рассказать кучу интересных вещей про деревья балатинес. И, так он мне говорил, удерживал первое место в мире по плевкам арбузными семечками. Я уверена, нет смысла пересказывать вам написанное моей бабушкой в ходатайстве о том, что год или целую вечность назад случилось в той будке в пустыне. Вам надо знать одно: тогда Мохаммед потерял своего отца. А я своих родителей. Но мы смогли убежать. Мохаммед и я. Мы вместе побежали в пустыню. Случалось, что перед нами на песке собирались стервятники, и я думала, что мы никогда оттуда не выберемся. Но у нас получилось. Мы добрались до границы с Египтом. Дедушка Мохаммеда жил в суданской деревне рядом с границей. Поэтому он и поехал с нами в тот день. Они с отцом хотели навестить дедушку с бабушкой Мохаммеда. Я приблизительно знала, где находится эта деревня. Чтобы отвести туда Мохаммеда, мне надо было только немного отклониться от своего маршрута. Но я этого не сделала. Потому что мне нужен был Мохаммед. Он говорил по-арабски, а я нет. И я с его помощью могла бы договориться с контрабандистами, перейти границу и добраться до Каира, ведь у меня был билет на самолет от Каира до Лондона. Поэтому я соврала Мохаммеду. Я сказала, что до деревни его дедушки очень далеко. Сказала, что граница пролегает так, что ему проще ее перейти и потом пойти назад. Я сказала Мохаммеду, что ему со мной будет безопаснее. Что я за ним присмотрю. Он, естественно, был не в себе после гибели отца и поверил мне. А даже если бы не поверил, все равно бы со мной пошел, потому что был еще маленьким и привык слушаться старших.
