Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Как только люди в своей любви к деньгам изменяют им, поглядывая в сторону стабильности из рук государства, тут же начинают происходить странные вещи. Любовный треугольник «деньги — человек — стабильность» сползает в сторону социалистических иллюзий. Фридману даже слово «социалистический» претит, он использует словечко «коллективистский».
Взять ту же Германию. Эрхард был членом партии с обманчивым названием — Христианский демократический союз, вполне правой, или консервативной, или «рыночной». Не левацкой, не просоциалистической. Он железной рукой вводил сверху все базовые правила рынка, укреплял частную собственность, действуя денежными, то есть монетарными, и налоговыми инструментами, и страна росла как на дрожжах. Считаясь с социалистическими настроениями, Эрхард просил у народа лишь времени: дать капиталу укрепиться, экономике подняться. Он обещал «благосостояние для всех», и оно наступило. Но сколько бы он ни доказывал, что лучшая социальная политика — это эффективная рыночная политика, которая создает рабочие места, его едва ли слышали. На короткий миг, в 1963-1966 годы, в наступившее благосостояние поверили, но хотелось все большего… В 1966 году народ сместил Эрхарда с поста канцлера. Люди принесли свою любовь к деньгам в жертву стабильности: пусть меньше денег, зато наверняка. И тут же развитие замедлилось.
Темпы роста экономики при Эрхарде достигали 9-12% в год, в конце 1960-х снизились до 3-4%. Потому что стали расти налоги, а значит, слабеть стимулы к наращиванию производства. А налоги стали расти, потому что деньги сжирали социальные расходы и бесчисленные пособия. Не только в России — везде с легкостью забывают, что все бесплатное имеет особенно высокую цену.
Зато теперь уже 20 лет безработица в Германии прочно держится на уровне 12%, и такая стабильность всех устраивает. Одна восьмая часть населения выключена из создания общественного богатства! Как могло бы рвануть производство, если включить в производство хотя бы половину этой вполне трудоспособной рабочей силы. Так нет! Живут себе люди на пособия и прекрасно себя чувствуют.
Политика и философия
Особо не тыча этого никому в глаза, политики вполне оседлали теорию Фридмана. Все центральные банки строят свою политику по его теории. С помощью его идей о взаимосвязи между инфляцией, валютной стабильностью, ценой денег в виде кредита и экономическим ростом Центробанк России сумел не допустить крушения нашей экономики в 2014-2015 годах.
В 2014 году в Россию пришел кризис, потому что на фоне резко подешевевшей нефти — главного источника наполнения бюджета — западные санкции внезапно перекрыли приток капитала в страну. Они формально касались только государственных структур, как известно, но по факту кислород оказался перекрыт притоку капитала вообще.
Причина в том, что у нас почти все банки государственные! Если бы у нас был один-два госбанка, остальные могли бы, как и раньше, привлекать деньги с международных рынков, и кризиса мы, возможно, не почувствовали бы. Но у нас 80% банковского рынка приходится на Сбербанк, ВТБ и ВЭБ, Газпромбанк и Россельхозбанк. Санкции перекрыли приток капитала этой пятерке — и всё, капитал в страну идти перестал. А люди как переводили деньги за границу, так и продолжали это делать — кто родственникам, кто на учебу детей. Многие переводили из-за тех самых страхов нестабильности: «Не запретят ли завтра в России доллары и не заставят ли их обменять на рубли?» В результате вот что: приток капитала в страну перекрыт, отток продолжается. Вот вам и курс доллара 65 рублей вместо прежних 30.
ЦБ и Минфин России сумели остановить обвал рубля. Жестким уменьшением госрасходов, что позволило не истратить все валютные резервы на поддержку рубля и сохранить инфляцию в приемлемых параметрах. ЦБ избежал соблазна попросту включить на полную мощность печатный станок. Конечно, удерживать инфляцию в пределах однозначных цифр было нереально, в 2014 году она достигла 17%. Но уже на следующий год снизилась до 14%, а к середине 2017-го — до 4%. Наш Центробанк прекрасно усвоил мысль Фридмана, что инфляция — самое большое наказание, ее последствия для экономики разрушительны.
При этом мы ненавидим монетаризм, как это понять? Да очень просто: на уровне политики технократам ясно, что монетаризм дает эффективные инструменты для преодоления денежных кризисов. А вот на уровне философии…
С одной стороны — лейбористы в Британии, демократы в США, социал-демократы в Германии. Они — за стабильность государственных гарантий благосостояния. С другой — тори в Британии, республиканцы в США, Христианско-демократический союз в Германии. Они — за стабильность рынка, при которой каждый может предсказуемо реализовать то, на что способен. В этом и различия, если упрощенно. Не стоит думать, что лейбористы и демократы — кейнсианцы, а тори и ХДС в Германии зачитываются Фридманом. На практике политики в каждый конкретный период предлагают народу программы «на злобу дня». Разве только «более рыночные партии» всегда отстаивают менее высокие налоги и меньшее перераспределение дохода от богатых к бедным. Это в политике. А с точки зрения философии это уже две разные системы убеждений.
Все сводится к базовым, ценностным понятиям — деньги, свобода, личная ответственность или потребность в защите… Философия Фридмана — не выживание сильнейших за счет остальных, это просто философия зрелого, самостоятельного человека. Инфантилам ее не полюбить.
Можно не соглашаться с Фридманом во многом. Спорной является его идея, что надо выдать родителям деньги на обучение детей и пусть родители сами решают, где и чему ребенку учиться в частных школах. Для многих — для моего сына, например, — неприемлема идея частной медицины, когда менее обеспеченным помогают только деньгами, чтобы те могли лечиться в конкурирующих клиниках. «Они пропьют все деньги, выданные на лечение, а потом будут подыхать на улице. Меня как гражданина это совершенно не устраивает», — заявляет сын.
Вот в чем разница — в оценке человека. Верим мы в его разум, способность жить рационально или считаем его недоумком, за которым нужен пригляд государства, потому что сам он не способен справиться со свободой и уж тем более распорядиться своими деньгами. Тех, кому свобода дороже, чем коллективизм, — меньшинство. Начав по частям отдавать свою свободу государству, за десятилетия люди привыкли к ограничению свободы, утратили желание нести ответственность за свою жизнь, и разум начинает деградировать — мой сын уже точно разуверился в разумности человека. А Фридман бросает вызов тенденции превращать людей в инфантилов, постоянно лишая их ответственности за самих себя. Можно отрицать его взгляды, а можно над ними размышлять…
Во всех странах Атлантики господствует «смешанная экономика» и новое понятие либерализма как выравнивания доходов и однотипности дозволенных свобод. Несбыточный сон Фридмана едва ли когда-нибудь станет явью. Либералы так усердно занимаются регламентацией дозволенных свобод и мнений, так пекутся о меньшинствах и мигрантах, многодетных и одиноких — словом, обо всех, кроме тех, кто умножает общественное богатство, — что время от времени у трудяг этот явный перебор вызывает протест. Им, конечно, совершенно безразлично, кто истинный, а кто неистинный либерал, просто выводит из себя неуемная любовь к перераспределению в пользу бедных. Инстинкты толкают голосовать за рыночников вроде Рейгана или Тэтчер, героиню нашего следующего очерка, а то и просто за националистов, выступающих под флагами защиты собственного трудового народа от «пришлых». Много оттенков в том, как именно качается маятник между представлениями людей о свободе и о защите.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
