Гейб и Вэл следили за ритуалом со своего наблюдательного поста у китайского бильярда. Вэл держалась настороже – дожидалась мига, когда можно будет подойти к стойке и спросить, не звонил ли Тео. Гейб же, как обычно, был социально неуклюж.
Мэвис вернулась на исходную позицию у кофейника, предположительно избежав лап смерти, и окликнула парочку:
– А вы двое выпить чего хотите или просто на витрину глазеете?
Гейб подвел Вэл к стойке.
– Два кофе, пожалуйста.
Он быстро взглянул на Вэл, рассчитывая на одобрение, но та не сводила глаз с Сомика, сидевшего напротив Мэвис в конце стойки. Чуть дальше устроился еще кто-то – невероятно костлявый субъект с такой бледной кожей, что та казалась полупрозрачной в дыму от сигареты Мэвис.
– Здравствуйте, э-э... мистер Сом, – сказала Вэл.
Сомик, буравивший взглядом рюмашку с бурбоном, поднял голову и натянул улыбку на лицо, в котором сквозила виноватая скорбь.
– Моя фамилия Джефферсон, – ответил он. – А зовут меня Сомиком.
– Извините.
Мэвис взяла на заметку новую парочку. Гейба она узнала, он частенько заходил с Теофилусом Кроу, а вот женщина – лицо для нее новое. Она поставила кружки перед Гейбом и Вэл.
– Мэвис Сэнд, – представилась она, но руки не протянула. Уже много лет она не здоровалась ни с кем за руку, поскольку от рукопожатий у нее разыгрывался артрит. Теперь же, с новыми титановыми суставами и тягами, она просто боялась расплющить нежные фаланги пальцев своей клиентуры.
– Прошу прощения, – отозвался Гейб. – Мэвис, это доктор Вэлери Риордан. У нее здесь в городе психиатрическая практика.
Мэвис отступила на шаг, и Вэл заметила, как фокусируется аппарат в ее глазу: когда на него попал свет от бильярдного стола, глаз вспыхнул красным огоньком.
– Польщена, – промолвила Мэвис. – Вы знакомы с Говардом Филлипсом? – И она кивнула в сторону долговязого дистрофика, сидевшего в углу.
– Это Г.Ф., – подсказал Гейб. – Из кафе “Г. Ф.”.
Говарду Филлипсу могло быть и сорок, и шестьдесят, и семьдесят: судя по живости его лица, он вообще мог бы умереть молодым. На нем был черный костюм девятнадцатого века, вплоть до башмаков с пряжками, и он сосал из стакана крепкий портер “Гиннесс”, хотя, похоже, вот уже много месяцев не потреблял вообще никаких калорий.
Вэл вымолвила:
– Мы только что из вашего ресторана. Очень славное местечко.
Не меняясь в лице, Говард произнес:
– Как психиатра вас беспокоит, что Юнг симпатизировал нацистам? – Говорил он с невыразительным британским аристократическим акцентом, и Вэл смутно показалось, что на нее плюнули.
– Просто солнечный зайчик – наш Говард, – вмешалась Мэвис. – Похож на смерть, правда?
Говард прочистил горло:
– Мэвис может смеяться над смертью, поскольку все ее смертные части уже заменены механическими.
Мэвис заговорщицки склонилась к Гейбу и Вэл, точно хотела поведать им секрет, хотя голос при этом повысила – чтобы Говарду было слышно:
– Он у нас уже десять лет так чудит – и практически не просыхает.
– Я надеялся привить себе вкус к настойке опия, в традиции Байрона и Шелли, – ответил тот. – Но доставать это вещество, мягко говоря, – непросто.
– Да, тот месяц, когда ты пил “найквил” со льдом, тебе тоже не сильно-то помог. Он, бывало, сидя падал с табурета или спал, вот так же выпрямившись, часа по четыре, а потом просыпался и допивал. Но должна сказать тебе, Говард, – ты ни разу не кашлянул. – И снова Мэвис перегнулась к ним через стойку. – Иногда он притворяется, что у него чахотка.
– Я уверен, что нашего доброго доктора не интересуют подробности моего злоупотребления наркотическими веществами, Мэвис.
– На самом деле, – встрял Гейб, – мы просто ждем звонка от Тео.
– А мне кажется, я бы предпочла кофе “кровавую Мэри”, – сказала Вэл.
– Ни за какими монстрами гоняться вы меня не уговорите, даже не пробуйте, – сказал Сомик. – На меня тут блюза напрыгнуло, и мне сейчас некогда – мне выпивать нужно.
– Не жуй сопли, Сомик, – сказала Мэвис, смешивая Вэл коктейль. – Подумаешь – монстры. У нас вон с Говардом один свой имеется, а, Говард?
– Прогулка в пресловутом парке, – ответил Говард.
Сомик, Вэл и Гейб просто таращились на Говарда и ждали продолжения.
Мэвис сказала:
– И в запой ты, конечно, ударился сразу после нее, так?
– Без остановки, – подтвердил Говард.
Тео
Пока Тео пытался удержаться на безопасном расстоянии от “кадиллака” шерифа, который свернул на ранчо, ему пришло в голову, что его так и не научили висеть у кого-нибудь на хвосте. Он никогда ни за кем никогда не шпионил. Ладно, допустим, в середине семидесятых он полгода катался по стране за “Грейтфул Дэд”, но там все было просто: держись каравана крашенных вручную маек и не волнуйся, что тебя прикончат, если узнают, что ты за ними следишь (конечно, если не считать Алтамонта[21]). Кроме этого, Тео осознал, что у него нет ни малейшего представления, зачем он вообще едет за Бёртоном. Правда, гонять за шерифом выглядит агрессивнее, чем подыхать от беспокойства, свернувшись калачиком на диване.
Черный “кэдди” въехал в ворота для скота, которые вели на прилегавший к океану участок ранчо. Тео притормозил под прикрытием шеренги эвкалиптов, не выпуская из виду шерифа. Травянистая терраса, спускавшаяся к пляжу, была слишком открытой, чтобы незаметно последовать за Бёртоном. Пришлось пережидать, пока “кадиллак” не скроется за вершиной следующего холма примерно в полумиле от дороги, прежде чем ехать дальше. Тео видел, как “кэдди” переваливается по рытвинам, взбираясь наверх: грязь летела из-под передних колес. Он вдруг пожалел, что не поехал на красном вседорожнике. “Мерседесу” с задним приводом, наверное, туда не взобраться вообще.
Когда “кэдди” перевалил через гребень, Тео вырулил из-за деревьев и на полной скорости рванул через ворота на поле. Высокая трава хлестала по днищу изделия германских автопромышленников, колеи и ухабы сотрясали Тео, а Живодера швыряли по всему салону, как плюшевого мишку. По инерции они влетели на первый склон. Оказавшись почти на гребне, Тео сбавил газ, и “мерс” практически остановился. Тео вдавил педаль, и задние колеса вгрызлись в грязь. Застрял.
Тео оставил Живодера и ключи в машине, а сам побежал наверх. Вид открывался больше чем на милю вокруг: на востоке – какие-то скалы у линии деревьев, на западе – океан, а прямо к северу – прибрежная терраса. Она изгибалась вдоль береговой линии и терялась из виду. К югу же... так, с юга он сам пришел. На юге ничего нет – только его хижина, а за ней – подпольная лаборатория в ангаре. Не видно отсюда только черного “кадиллака”.
