Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
И вот теперь он был мертв, а все деньги достались ей – все деньги, а вместе с ними и ответственность распорядиться ими согласно Божьей воле. При одной только мысли о неожиданно свалившемся на нее бремени миссис Окэм начинала горестно вздыхать. Например, этот дом – что ей с ним делать, ради всего святого? И со всеми слугами, которых насчитывалось, должно быть, не меньше дюжины?
– Все случилось так внезапно, – сказала она по-итальянски дворецкому, когда они поднимались по лестнице.
Тот покачал головой, и выражение неподдельного горя отразилось на его лице. Singnor был к нам так добр. Tanto buono, tanto buono[65]. Глаза наполнились слезами.
Миссис Окэм почувствовала, что глубоко тронута. Но все равно она просто не могла продолжать держать такой штат прислуги. Вероятно, если она выплатит им жалованье за год вперед и снабдит хорошими рекомендациями – или, лучше того, даст возможность еще год жить в доме с сохранением жалованья… Но вот только мистер Тендринг ни за что и никогда не позволит ей этого. Она искоса бросила обеспокоенный взгляд на это серое лицо с острым носом и вечно плотно сжатым ртом, в котором губ не было видно вообще. Ни за что и никогда, повторила она про себя, ни за что и никогда. В конце концов, для того он сюда вместе с ней и приехал. Чтобы не дать потерять голову и наделать слишком уж явных глупостей. Она вспомнила о том, что ей постоянно внушал каноник Крессуэлл. «Дабы свершилось мошенничество, необходимы два человека – мошенник и его жертва. Если вы позволите себе стать жертвой, то станете невольной соучастницей и, быть может, введете в искушение прежде ни в чем не повинного человека. А потому не допускайте этого. Ни в коем случае!» Поистине бесценный совет, но как же сложно оказалось для нее следовать ему! А теперь, когда вместо более чем достаточной суммы в тысячу двести фунтов ежегодного дохода в ее распоряжении окажутся сразу шесть тысяч и еще целое состояние в виде дома, мебели, произведений искусства, станет еще сложнее, потому что к ней потянется намного больше жаждущих помощи рук. Вот она и наняла мистера Тендринга, помимо прочих причин, чтобы защититься от своей излишней сентиментальной жалостливости. И тем не менее ею сразу же, помимо воли, овладело желание обеспечить этих бедняков-слуг годовым пансионом с сохранением жалованья. Ведь не их вина, что Юстас скончался так скоропостижно; многие из них находились при нем очень и очень долго… Она снова вздохнула. Как же тяжело разобраться, правильно поступаешь или нет! А потом, когда решение принято, взять на себя ответственность за поступок. Было бы гораздо легче, если бы дело касалось только ее самой. Но в большинстве случаев, как она уже знала по опыту, тебе не удавалось совершить деяние, правильное для одних, чтобы не огорчить почти стольких же людей, скольких осчастливила. И тогда горечь и разочарование обиженных вновь заставляли задуматься, а верно ли ты все сделала. И внутренние раздоры начинали терзать ее заново…
Через полчаса, освежившись в горячей ванне и переодевшись, миссис Окэм вошла в гостиную. Она предполагала, что окажется в полном одиночестве, и потому, когда из глубины одного из огромных, обитых глянцевым ситцем кресел неожиданно вскочила маленькая фигурка и почтительно встала, чтобы приветствовать ее, миссис Окэм издала испуганный и удивленный возглас. Фигура осторожно приблизилась, и когда оказалась в пределах ясного поля зрения близорукой миссис Окэм, она узнала мальчика, с которым разговаривала у публичной библиотеки в Хэмпстеде. Мальчика, напомнившего ей Фрэнки; который и был Фрэнки, как ей тогда с мукой померещилось, ее маленьким сокровищем, каким бы он стал, если бы ему отпустили свыше еще год или два жизни. Как же часто со времени той случайной встречи всего несколько недель назад она упрекала себя за недостаток храбрости, не позволившей ей спросить, как его зовут и где он живет! И вдруг случилось невозможное, и он предстал перед ней здесь, в гостиной дома Юстаса.
– Это вы? – прошептала она, не веря своим глазам. – Но… Но кто же вы?
Живой призрак Фрэнки застенчиво улыбнулся ей.
– Я Себастьян, – ответил он. – Дядя Юстас был моим… Да, он был моим дядей, – закончил он в полном замешательстве.
Внезапно для себя самой и довольно-таки грузно, потому что у нее начали подгибаться колени, миссис Окэм опустилась в ближайшее кресло. Еще мгновение, и она могла лишиться чувств. А потому, закрыв глаза, сделала три или четыре глубоких вдоха. Воцарилось долгое молчание.
Стоя напротив нее, Себастьян переминался с ноги на ногу и размышлял, следует ли ему сейчас сказать ей что-нибудь. Вроде: «Какое любопытное совпадение!» или «Спасибо еще раз за вкусный шоколад, которым вы меня тогда угостили». Но ведь она потеряла сына. Если говорить, то, наверное, об этом. «У меня в прошлый раз не было времени, чтобы выразить вам свои соболезнования». Но даже это звучало крайне неудачно, когда ты видел, до какой степени это несчастное существо опечалено!
Миссис Окэм подняла взгляд.
– Это рука самого Провидения, – сказала она очень тихо.
В ее глазах застыли слезы, но при этом она улыбалась, и улыбка изменила это рыхлое бугристое лицо, сделав его почти красивым.
– Богу угодно вернуть его мне.
Себастьян поежился. Звучало по-настоящему пугающе!
Бог пожелал вернуть ей Фрэнки, думала миссис Окэм, и, вероятно, вернуть ей себя самого. Потому что для нее Фрэнки всегда был живым символом веры, откровением и земным божественным воплощением.
– Бог – это любовь, – сказала она уже громко. – Но что такое любовь? Я не ведала этого, пока не родился мой малыш. Только тогда я начала учиться любви. И каждый день познавала что-то новое. Различные формы любви, степени ее глубины – каждый день на протяжении четырнадцати лет.
Она снова надолго замолчала, думая о том ветреном летнем утре и о рыбаках, неспешно выходивших из моря на пляж. Вспомнила первые недели почти безумного, буйного отчаяния, а затем месяцы пустоты, когда она потеряла надежду, онемела и сама наполовину умерла. К жизни ее вернул каноник Крессуэлл. После несчастья она долго отказывалась даже приближаться к нему. Вопреки здравому смыслу, потому что в глубине души знала: он в силах ей помочь, но она не хотела принимать ничьей помощи, стремилась продлить свое страдание в одиночестве навечно. Потом миссис Крессуэлл каким-то образом узнала, где она жила, и однажды дождливым ноябрьским днем они возникли на пороге унылого старого коттеджа, который она избрала, чтобы спрятаться от всех. И вместо того, чтобы броситься утешать ее в горе, вместо того, чтобы с сочувствием отозваться о ее совершенно больном виде, каноник Крессуэлл заставил ее сесть и выслушать свои слова, назвав ее трусливой эмоциональной эгоисткой, восставшей против Промысла Божьего, и величайшей грешницей, позволившей себе впасть в непростительное отчаяние.
Уже через час миссис Крессуэлл помогала ей навести порядок в коттедже и упаковать вещи. Вечер она провела в клубе для девочек, а утром, которое выпало на воскресенье, отправилась к ранней утренней службе. Она снова вернулась к жизни, но это была неполная жизнь. В прошлом Бог был рядом с ней каждый день. Например, когда она приходила пожелать Фрэнки спокойной ночи, он выбирался из постели в своей розовой пижаме, и они вместе, преклонив колена, молились – тогда Он был с ними, Отец Небесный, приносивший любовь. Но сейчас даже причастие не делало Его ближе. И хотя она искренне любила бедных детишек из клуба, хотя готова была делать для них не меньше, чем делала в прежние времена, когда считала эту работу лишь малой благодарностью за бесконечное счастье, теперь все изменилось. Никто и ничто не могло заменить ей Фрэнки. Она научилась смиренно принимать Божью волю, но только воля эта воспринималась теперь как нечто отдаленное, равнодушное и полностью отстраненное от ее судьбы.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
