Он добрался до пансиона «Альстер», вошел в свою комнату, разделся и лег. Минут десять спустя он услышал, как по улице с резкими гудками промчались кареты «скорой помощи» и полицейские машины. Потом все стихло. Он уже знал, что не сможет заснуть. Ему привиделся взгляд Иоахима — такой же, как тогда, когда, сидя за столиком вегетарианского ресторана, он рассказывал о своей жизни с Генрихом, — взгляд кинорежиссера, который стоит за камерой и руководит актерами, занятыми в сцене. А заняты в той сцене были отряды юнцов, преследовавшие один другого во тьме. Уличный фонарь, светивший над перекрестком, походил уже не на звезду Вифлеема, а скорее на паука, испускающего нити света, которые прилипали к мальчишкам и опутывали их губительной серой паутиной. Дома по сторонам улицы казались теперь войсками, сосредоточенными и выстроенными во тьме. Вновь и вновь видел Пол толпу ребят в униформе, преследуемую толпой ребят в куртках, свитерах, матерчатых кепках и чем-то похожем на нарукавные повязки. Потом был стальной блеск ножа, и мальчишка падал, сраженный, и удирала банда нацистов, а красные поднимали своего товарища с земли.
Не услышь он так явственно визгливые гудки полицейских машин и «скорой помощи», он, возможно, решил бы, что все увиденное наяву ему просто приснилось.
Первый луч света, засиявший на стене над кроватью, подобен был другу, нежно положившему руку ему на плечо, другу, который убаюкал его вместо того, чтобы разбудить. Пол проспал до полудня. Встав, он пробежал глазами стихотворение, которое написал на прошлой неделе. Все было сплошной скукой. То, что он написал, не имело смысла. Он достал свой Дневник и описал в нем сцену прощания с Лотаром. Впервые за несколько недель выдался погожий денек. Комнату заливал солнечный свет. Он решил этим воспользоваться и сфотографироваться — «Портрет молодого поэта за рабочим столом». В его фотокамере имелся механизм задержки спуска для съемки автопортретов.
Он привинтил камеру к треноге и сфокусировал ее через матовое стеклышко на дальний край рабочего стола, стул и Дневник. Установив механизм задержки, он подошел к столу, сел на стул, взял ручку и принялся делать запись в своем Дневнике. Он старался сосредоточиться на том, что пишет, дабы на лице его отражалось вдохновение. Он услышал, как зажужжала камера. В тот самый миг, когда затвор объектива щелкнул и снимок был сделан, раздался настойчивый стук в дверь, и он услышал громкий, сердитый голос хозяйки: «Sie haben Besucher, Herr Schoner! — К вам гости», — после чего чья-то, но не ее, рука рывком растворила дверь, каковому жесту сопутствовал оглушительный хохот. Вошел Уильям Брэдшоу. Он сказал:
— Ну и ну! Именно этого и следовало ожидать! Делает собственный фотопортрет!
Брэдшоу был в твидовом пиджаке, сером вязаном жакете и серых фланелевых брюках. Через руку он перекинул теплое темно-синее пальто. Сопровождал его молодой человек с отечным лицом, вздернутым носом, пухлыми губами, маленькими свиными глазками. Его напомаженные волосы были приглажены назад, а каждая складка поразительно нового костюма казалась сведенной к точке, словно вершина пространственного треугольника. Обут он был в туфли, начищенные до такого блеска, что они смахивали на коричневые зеркала.
— Разреши мне представить Отто! — сказал Брэдшоу голосом, который свидетельствовал о том, что Отто находится под его надежным покровительством. Пол с восторгом пожал Отто руку. Отто выдал единственную известную ему английскую фразу:
— Очень рад.
— Как вы сюда попали? Почему не сообщили о своем приезде? Когда вы приехали? — спросил Пол.
— Вчера вечером. Мы сразу же тебе позвонили, но тебя не было. Мы только вчера решили ехать, совершенно неожиданно.
— Неожиданно? Почему?
— Откровенно говоря, позавчера ночью мы устроили жуткий скандал. Видишь ли, у нас с Отто отдельная комната в доме родителей Отто в Халлешес-Торе, рабочем районе, своего рода берлинском Ист-Энде. Когда я говорю «комната», на самом деле я имею в виду очень узкую кровать и пространство площадью дюймов двенадцать вокруг. Твоя комната по сравнению с той — просто хоромы, — сказал он, окинув взглядом внимательных, улыбчивых глаз потолок и стены Половой комнаты. — Поэтому такой шум, который мы подняли пару ночей назад, способен перебудить весь Халлешес-Тор, в результате чего едва ли приходится рассчитывать на горячую любовь со стороны соседей. Вот я и подумал, что лучше всего будет по-быстрому, хотя и только на какое-то время, сбежать. В данный исторический период берлинская полиция, строго говоря, не очень дружески расположена к иностранцам, и если бы мое разрешение на пребывание в Германии аннулировали, мы бы здорово влипли. Вот мы и купили Отто эту новенькую экипировку, а потом сели на поезд в Гамбург, чтобы нанести тебе визит. Я же предупреждал тебя, что мы можем заявиться без предварительного объявления. Мы сняли комнату, если ее можно так назвать, в привокзальной гостинице. Надеюсь, мы пришли не слишком рано.
Уильям остановился посреди комнаты. Улыбнувшись, он развел руками, как бы выражая этим жестом притворную беспомощность, а потом вновь опустил руки, издав короткий смешок. Он обнял Пола.
Пол сказал:
— Я страшно рад тебя видеть! Как долго ты сможешь здесь пробыть?
— Это, конечно, совершенно непростительно, Пол, но мы сможем пробыть здесь всего пару дней. Зато цель нашего визита состоит в том, чтобы уговорить тебя поехать в Берлин.
— Вы и вправду должны завтра ехать?
— Да, боюсь, наш визит будет очень коротким. Герр Фишль не только хочет, чтобы я написал для него сценарий, он еще и настаивает на том, чтобы я давал ему уроки английского. Дело в том, что уроки английского этому богатому кинорежиссеру я должен давать всю неделю. Это нечто вроде ускоренного курса, поскольку через неделю он должен ехать в Голливуд. Ни один из нас не может себе позволить пропустить ни единого урока, а я и подавно — после того, как купил Отто новый костюм. К тому же, как знать, может, и мне через несколько месяцев придется ехать в Голливуд. Само собой разумеется, я и с места не сдвинусь, если со мной не поедет Отто. Таково мое непременное условие, и Фишлю придется либо принять его, либо обойтись без меня.
Он посмотрел на Отто, который, в свою очередь, улыбнулся Полу, дружески ткнул его кулаком в бок и сказал: «Du»[41].
Уильям сел на кровать Пола, издал смешок, похожий на громкое кряканье и промычал: «Хм-м!»
Хотя Уильям и сказал, что его комната в берлинских трущобах меньше этой гамбургской, Пол чувствовал, что как место действия его комната уменьшилась до микроскопических размеров.
— Пол, — сказал Брэдшоу, — боюсь, следует признать, что за этот визит придется заплатить дорогой ценой. По-моему, я писал тебе о том, что отец Отто был лоцманом в гамбургском порту. Так вот, для того чтобы уговорить Отто сюда приехать, я пообещал ему, что мы совершим экскурсию по порту и осмотрим те места, которые, полагаю, по мнению Гамлета, мог бы облюбовать призрак его папаши. Кроме того, я пообещал Фишлю написать сцену, где некоторые кадры будут сняты в порту.
