— Ты напоминаешь мне одного человека, — сказал Рейстлин, немного помолчав. — Как и ты, он был соламнийцем. Эст Суларус ит Митас. Он жил, как велел девиз. Его честь действительно была его жизнью.
— Я не такой, — буркнул Талент.
— Вот поэтому ты еще жив, а Стурм — нет. И поэтому я доверяю тебе.
Оррен довел мага до выхода из туннелей. Когда они оказались на улице, он еще долго смотрел вслед Рейстлину, пока черная мантия не затерялась в толпе людей. Даже потом Талент продолжал стоять, раз за разом прокручивая в голове слова мага.
В это было невозможно поверить. Такхизис собирается уничтожить Богов магии! И что дальше? Кто будет тосковать по этим магам? Большинство людей полагают, что без магии мир станет только лучше. Большинство — включая Талента Оррена.
«Взять этого парня, — думал Талент. — От него у меня мурашки по коже. Как он смог симулировать отравление! Водовороту следует быть в следующий раз более осторожным. Будет ли он только, этот следующий раз. Если Маджере говорит правду, то нет. Верю ли я ему? Это может быть западней».
Оррен покинул переулок и пошел к магазину Люта. Там он нашел друга, впервые на его памяти набравшегося сил и вышедшего на улицу перед магазином. Лют стоял, разглядывая обломки двери, тыкая тростью в доски и страшно ругаясь. Мэри присела рядом, положив подбородок на колени, и с явным удовольствием слушала цветистые ругательства Люта.
— Мэри… — Талент опустился на колено, чтобы заглянуть ей в глаза. — Что ты думаешь о том маге, Мэри?
— Он мой друг, — быстро ответила та. — У нас был долгий разговор. Мы собираемся изменить Тьму.
— У нас проблема.
— Ты невероятно прав! — рявкнул Лют сердито. — Посмотри, что этот проклятый скотоложец сделал с моей дверью!
— Проблема еще серьезней, — сказал Оррен. — Давайте зайдем внутрь, нам надо поговорить.
4 Белый Бог. Красная Богиня. Черный Бог 24-й день месяца Мишамонт, 352 год ПК
— Пергамент, — потребовал Рейстлин, — самый лучший. И птичье перо.
— Какого вида? — спросил Снэггл, подтаскивая коробку, устанавливая ее на прилавок и открывая. — У меня есть прекрасные лебединые перья. Недавняя поставка. Черные и белые.
Рейстлин изучил перья, а затем выбрал одно. Он тщательно ощупал острие, должное быть безупречным, пробежался пальцами по мягкому оперению. Мысленно маг вернулся в тот день в классе мастера Теобальда, который изменил всю его жизнь. Нет, не так. Его жизнь не изменилась, она просто получила свое предназначение.
— Я возьму воронье, — сказал он.
Снэггл поджал губы:
— Воронье? Ты действительно уверен? Ты можешь позволить себе гораздо лучшее, твои зелья просто высшего класса. Они разлетаются, как горячие пирожки. Я планирую сделать тебе еще один заказ.
Старик подпихнул вперед перья лебедя.
— У меня и павлин имеется. Иоланта всегда использует в работе павлиньи перья.
— Не удивлен, — сказал маг. — Спасибо, но я возьму именно это.
Он отложил тусклое воронье перо в сторону. Потом принялся внимательно выбирать полосу пергамента. Вот тут он действительно выбирал самый дорогой.
Снэггл подсчитал цену, она оказалась равной той, что причиталась Рейстлину за зелья. И тут же хозяин заговорил о новом заказе — который никогда не будет сделан. Рейстлин еще мог надеяться спасти старика, но спасти магазин не в его силах. Заведение сожгут до основания. Маг окинул взглядом аккуратные ряды коробок, в которых покоились огромные запасы магических компонентов, зелий и свитков. Ему вспомнилась квартира Иоланты, ее книги заклинаний и манускрипты. И все это богатство будет предано огню!
Немного задержавшись, маг оглянулся на Снэггла, который сидел на табурете и спокойно наливал себе тарбеанский чай, не подозревая о той опасности, что стремительно приближалась к нему.
— Как ты собираешься праздновать Ночь Глаза? — поинтересовался Рейстлин.
— Это для меня обычная ночь, — пожал плечами старик, — выпью чаю, запру магазин и пойду спать.
Рейстлина посетило видение огня, пожирающего магазин и охватывающего постель Снэггла. Спрятав драгоценные покупки в широкий рукав мантии, он вышел на улицу, направляясь к следующему пункту назначения — Неракской Башне Высшего Волшебства.
Маг набросил заклятие удержания на дверь — такое мощное, какое только мог сотворить. Он не думал, что кто-нибудь ему помешает, но не хотел рисковать в столь важном деле. Рейстлин медленно поднялся по лестнице. Время стремительно истекало. Ему уже виделось зернышко песка, замершее в узкой горловине песочных часов, — вот оно дернулось и, сверкая, понеслось вниз. С каждым прошедшим мигом песчинка скользила все ближе к забвению.
Рейстлин устал. Он не отдыхал с самого рассвета. Необходимо было переговорить с Талентом и удостовериться, что все идет как задумано, но сначала нужно было сделать менее важные дела. С приближением решающего мига шаги Рейстлина замедлились. Даже предупредив Оррена, маг еще не подготовился к битве с Такхизис. Он еще может отступить, сделать то, что ему было велено, что он обещал Китиаре…
Рейстлин продолжал подниматься.
В обшарпанной кухне, которая до сих пор пахла вареной капустой, он уселся на высокий табурет. Развернув сверток, он вынул пергамент, расстелил его на столе перед собой и мягко погладил, словно перед ним была рука ребенка. Ему слышался голос учителя Теобальда, которого он ненавидел и презирал: «Будешь писать на этом пергаменте слова „Я маг“. Если у тебя есть дар, что-нибудь произойдет. Если нет — ничего».
Взрослый Рейстлин написал эти слова крупными буквами, уверенной рукой:
Я маг.
Ничего не произошло. В первый раз тоже ничего не случилось.
Рейстлин обратился к самой основе своего существа и поклялся сделать это.
Ничто в этой жизни не имеет большего значения. Нет ничего, кроме этого мгновения. Я появлюсь на свет в этот миг, а если потерплю неудачу, тут же умру.
Он помнил свою молитву, слова, навеки высеченные в его сердце:
«Боги магии, помогите мне! Я посвящу вам свою жизнь. Я буду всегда вам служить. Я принесу славу вашим именам. Помогите мне, прошу, помогите!»
Молитва, которую он возносил сейчас, была другой.
— Боги магии, — сказал он, — я обещал вам посвятить жизнь, обещал служить вечно. В этот день я выполню свой обет.
Он посмотрел на написанные слова, простые слова ребенка, вспомнив жертвы, которые он принес, и боль, которую продолжит нести до самой смерти. Подумал о полученных благословениях как о цене, которая окупила всю боль. Подумал, как магия, боль, благословения могли быть отброшены, словно он был ребенком — слабым и болезненным, одиноким и испуганным.
