Магнит Небесный, что превыше всех иных, притягивающий железо и сталь.
Парацельс Московская квартира наполнилась гулким ощущением огромной пустоты. Максим вытирался ее полотенцем, в обнимку с ее плюшевым медведем спал на простынях, которые еще сохраняли запах Кристины. Он стал иначе слышать и чувствовать мир. Чтобы не слышать внутри себя пустоту, он лелеял боль, погружался в нее; словно прибрежные камешки, мысленно перебирал воспоминания.
Он казнил себя за холодность к жене в первые месяцы, когда ее близость была не так приятна, как ему бы хотелось, когда она казалась ему чужой и незначительной. Он винил себя в том, что слишком мало знал о ней, не догадывался о болезни сердца, не подразумевал в ней душевной сложности. Он до сих пор задавался вопросом, почему она сделала выбор в пользу ребенка, чем был оправдан этот поступок? Они почти ни разу не говорили по душам, и он сожалел об этом. Как и о том, что не смог исполнить просьбу Ларисы и уберечь ее дочь от страдания. Теперь все, что было связано с Кристиной, и грустное и радостное, вспоминалось как навсегда утраченное счастье. Хотелось застыть в этой янтарной смоле, окаменеть в ней навечно.
Девочка оставалась в больнице, ей занималась Глаша. Сиделка, грудное молоко — у дочери было все необходимое. Клиника выставила счет, Эрнест предлагал начать врачебное разбирательство, но Максим отказался подавать иск. Откуда-то у него взялась привычка все время мыть и разглядывать свои руки. На правой ладони у него появилась глубокая черта, пересекающая привычные линии.
Из какого-то суеверия Владимир Львович никогда не бывал на похоронах, не приехал и в этот раз. Чтобы не привлекать внимания журналистов, Кристину похоронили быстро и тайно на поселковом кладбище недалеко от резиденции. Присутствовали только близкие — Аглая, ее тетка Алена, Юрий Минаевич с женой и дочерью, несколько охранников. На следующий день Максим вылетел в Стамбул вместе с Эрнестом.
Чтобы отвлечь его, Карпцов захватил целую стопку отчетов. Адвокат хотел обсудить вопросы по новым условиям размещения и арбитражным делам. Расследование взрыва на парковке ожидаемо застряло на месте, у турецкой полиции не было внятных версий. Марков и Василевский подозревали всех, но явно склонялись к обвинению Феликса и Глеба Румянцева. Отец развязал войну, ее холодный ветер мог забрать еще не одну жертву.
Марьяна все это время была возле отца и одна принимала решения. Она каждый день принимала отчеты врачей и затем рассылала их партнерам, она выслушивала вердикты консилиума и консультировалась с профильными специалистами в Петербурге и Москве. Только теперь Максим сообразил, что не должен был позволять ей этого. Забрав все полномочия в свои руки, она отстранила от участия в судьбе отца и Маркова, который запил по приезде в Стамбул, и, конечно, Игоря. Эрнест первый заговорил об этом.
— Мне кажется, Марьяна сейчас производит много лишней суеты. Я все же приветствую рациональный подход.
— Она все же что-то делает. Я сомневаюсь, что от других там больше пользы.
— Ты об Игоре? — догадался Эрнест. — Кстати, он совсем не глуп и не так прост. И, в сущности, неплохой парень. Скрытный, но не двуличный. Просто есть люди, которые вечно цепляют простуду, а к этому липнут неприятности. Затрудняюсь найти причины. Отсутствие иммунитета, разве что так. Но он не озлобился, не ожесточился. Даже напротив, меняется в лучшую сторону.
— У них какая-то больная связь, — сказал Максим. — Я никогда этого не понимал.
— Наверное, в личных вопросах не требуется понимания третьих лиц.
Эрнест выражался дипломатично, Максим не спорил.
— Лично я уже готов принять его в семью. Причем в любой роли — племянника, мачехи, слабоумного брата, с которым нас разлучили в детстве. Лишь бы это помогло.
Клиника, в которую поместили отца, располагалась в современном многоэтажном здании, рядом с корпусами медицинского университета.
— Прими соболезнования. Мне очень жаль, что так случилось с твоей женой, — сказала Марьяна, встречая их у стойки регистратуры, под электронным табло. Максим с чувством неловкости заметил, как тщательно она причесана и накрашена, как подобрана сумочка к туфлям.
— Здесь тоже все плохо. Вчера был в сознании, съел чашку бульона. А сегодня резкое ухудшение. Развился абсцесс в легких, — Марьяна близко заглянула ему в глаза. — Он умирает, Максим.
Молитв и просьб никто не исполнил, чуда не случилось, в небесах зияла лишь пустота. Максим понимал, что должен принять неизбежный ход вещей.
Отделение, где лежал отец, находилось под усиленной охраной. Пока Эрнест занимался оформлением пропусков, Марьяна со свойственной ей педантичностью пересказывала врачебные отчеты. Отца оперировали дважды, три раза делали переливание крови. После извлечения осколков в легких образовался очаг воспаления. Раны чистили под местным наркозом, проводили комплексную терапию, применяли новейшие препараты.
Максим спросил:
— А где Игорь?
— Зачем он тебе? Он здесь не появляется. Я запретила его пускать.
— Ты хочешь сказать, что не пускала его все это время?
Ее приукрашенное косметикой и операциями лицо на секунду обрело прежние заостренные черты.
— Конечно, ему здесь не место. От этого человека все наши проблемы. Он проститутка и наркоман, он переспал со всеми, с кем только можно. Я тебе запрещаю ему звонить!
Пока Максим искал в телефоне номер, подошел Эрнест.
— Марков едет, в пробке застрял. А Игорь здесь, в кафетерии за углом.
— Нужно его как-то позвать.
— Думаю, будет правильно, если ты сам это сделаешь.
Марьяна вскипела, уже не стесняясь посетителей и персонала клиники.
— Я не пущу его! — кричала она. — Ты слышишь? Я не позволю!
Не обращая внимания на ее выкрики, Максим прошел через холл, повернул за угол, думая о том, что рассудок Марьяны помутился от горя, поэтому она совсем не боялась показаться бесчувственной, поэтому оделась и накрасилась так тщательно. Она торопила смерть отца, хотя все эти годы так жадно хотела его заполучить, потому что не могла больше выносить мучительного ожидания. Открывая дверь кафе, Максим чувствовал, что и сам он не совсем здоров; больше всего он боялся расплакаться на людях, сорваться в истерику.
Игорь сидел за столиком, опустив плечи, вытянув в проход свои длинные ноги в грязных замшевых кедах. Он тоже выглядел усталым и больным.
