В воде и на ветру
Когда Ромео сказал мне в машине, что мы должны вернуться оба, потому что Малу тоже умерла, я не поняла, как такое возможно. Неужели любовь может вынудить смерть забрать обоих, чтобы избавить их от разлуки? И тогда он объяснил, что Жан и Малу оказались сильнее смерти, потому что сами приняли решение перед ее лицом.
На обратной дороге мы почти не разговаривали. У него в машине было множество записей Жака Бреля, и мы их прослушали минимум два раза. Я сосредоточилась на словах, замечательных словах, которые так чудесно говорили о жизни, о смерти, о любви. О главных человеческих вопросах, по сути. Все проблемы этого мира вертятся вокруг них. Я не плакала, я не хотела плакать, пока не пойму, что произошло. Я только знала, что в доме престарелых для меня оставлено письмо. А еще я только что растворила свою тоску в необъятности озера, так что на целый корпус опередила следующее горе.
Когда мы вечером доехали до дома престарелых, директриса рассказала нам, что их нашли обнявшимися, в постели Жана, лица прикрыты почти по самый лоб большой периной Малу. Когда перину откинули, то заметили на их губах легкую улыбку. Рядом стоял почти пустой стакан с водой и несколько таблеток снотворного, которые так и остались нетронутыми. Наверно, они и так проглотили достаточно. Перина была дополнительной предосторожностью — на всякий случай. Медсестра, которая нашла их, потом говорила нам, что, когда первый шок прошел, они показались ей очень красивыми. Одеты они были легко. Майка и хлопковые брюки на Жане, а на Малу — белая льняная ночная рубашка с вышивкой. Они лежали лицом друг к другу. Жан обвил ногами ноги Малу, она положила ладонь ему на щеку, обняв его обеими руками. Он был свежевыбрит, она красиво причесалась и подкрасилась, от них хорошо пахло. А еще эта улыбка. Глаза закрыты, но на губах улыбка.
Они безумно любили друг друга. Они сделали свой выбор. У них была красивая смерть.
Мы не стали надолго задерживаться. Их обоих уже перенесли в траурный зал, но туда нас могли пустить только завтра.
А пока что я не знала, где мне спать. Ромео этим вопросом даже не задавался. Он припарковался у своего дома и понес туда мои вещи. Ванесса плакала в объятиях Гийома на диване в гостиной. Кроме Ромео, дедуля оставался для нее последним осколком семьи. Теперь их только двое. Она тяжело это восприняла. Гийом, как мог, пытался смягчить удар, поглаживая ее по волосам.
Ромео отвел меня в комнату Ванессы и молча присел рядом на кровать, пока я читала письмо Малу. Потом, через несколько минут после того, как я сложила письмо, посмотрел на меня и сказал, что я могу пока устроиться у него в комнате, а сам он поспит в гостиной. Во всяком случае, все мои вещи, подобранные на улице, здесь — в некотором беспорядке, но здесь.
Шесть месяцев спустя я все еще живу у них. Ромео снова перебрался в свою комнату, хотя я из нее не выезжала. Потребовалось немало времени — и ему, и мне.
Он из тех, кто только на десятом свидании осмеливается взять за руку, и то дрожа.
А мне надо было дать время зернышку прорасти в плодородной почве, о которой говорила Малу. Столько всего случилось с того дня, как я увидела его в приемном покое реанимации.
Боль причиняет не столько порез, сколько его рубцевание. И чем глубже рана, тем дольше выздоровление. Но любая рана в конце концов затягивается. Всегда. Почему с сердцем должно быть по-другому?
Я дала себе время узнать его получше, научиться смеяться в его присутствии и плакать тоже, восхищаться его работой.
Я научилась любить Ромео. Каждый день, каждое мгновение я благожелательно всматривалась в него радуясь его достоинствам, не обращая внимания на его недостатки, размышляя вместе, разделяя его взгляды и не боясь высказать свои. Это не всегда было легко, мы очень разные, но со временем мне удалось уловить его волну и настроиться на нее, чтобы всегда оставаться в гармонии.
Я снова вышла на работу, попросилась в реанимацию, к Гийому, чтобы почаще бывать с ним. В конце концов, там и было мое место. Я люблю держать пациентов за руку, чтобы не приходилось их привязывать.
Мы поехали на несколько дней в Брест, Ромео и я, чтобы сделать все так, как просила Малу. Перед отъездом мы заказали в цветочном магазине мешок розовых лепестков и одну белую розу, как она и хотела. В тот день шел дождь. Брест[44]. Легкий дождь, который не помешал медленному кружению лепестков, опускающихся все ниже и ниже, до самой опоры моста. А потом — роза, для Пьера. Я взяла вторую для Малу, ведь она тоже немного была здесь, с нами, и еще маленькую маргаритку для Селестины. Потом я вцепилась в ограждение моста, чтобы устоять на ногах, пока твердила себе «прими все как есть», потому что все равно не могла ничего изменить. Мне понадобилось немало сил, чтобы не покачнуться, но я выдержала, потому что знала: им там хорошо, всем вместе — осмелюсь предположить.
Ромео положил мне руки на плечи, повернул к себе и впервые поцеловал. На мосту самоубийц в Бресте. Кое-кто скажет, что для первого поцелуя можно было б подыскать местечко поромантичнее. Конечно. Но в этом порыве был заключен красивый символ. Внизу — смерть, наверху — жизнь.
