Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
– Проснулся?.. А я не спала, мне страшно. Но ведь это хорошо, что мы заложники. Если мы заложники, если его ловят на нас, значит, папочка жив! А ты почему спишь, тебе что, не страшно?.. Знаешь что… Если хочешь, у нас будет секс… Хочешь, у нас будет секс? Ну?.. Ты что молчишь? Ты хочешь?.. Ты что, вообще ничего не чувствуешь?..
Я чувствовал очень много чего – и страх, как Алиса, и беспокойство: когда срок моей «командировки» закончится, мама пошлет за мной папу, и что же, он прибавится к нам, запертым здесь?..
– Ты не думай: я тебя не люблю… Я тебе предлагаю просто секс. Ты понимаешь, что я говорю? Когда у человека стресс, нужен просто секс. Это не любовь, это просто секс.
Алиса сказала мне в точности то же, что мама – Роману.
– Просто стресс? Просто секс? – глупо повторил я. – …У тебя всегда все просто.
– А у тебя всегда все сложно. …У тебя все сложно, а у меня все просто: просто стресс, просто секс…
Писать о первом сексе двух подростков – зачем, каждый может сам представить весь этот набор: и неловкость, и недоумение, и гордость, и восторг, и ощущение, что ты родился заново, и разочарование – как, и это все?! – и взрослое равнодушие к партнеру, и детская мысль: «Что скажет мама?»
Дело в другом. После того как у нас был просто секс, Алиса сказала:
– А вдруг наша любовь навсегда?.. Так ведь бывает, что влюбишься один раз и навсегда.
– Но ты же сама сказала… – Я не торговался, просто удивился, ведь Алиса сама сказала…
– Что сказала? Что это не любовь, а просто секс?.. Ну сказала… на всякий случай. Чтобы ты надо мной не посмеялся… если что. Если бы ты вдруг надо мной посмеялся. Если я тебя люблю, а ты меня нет, то мне будет стыдно. А секс предлагать не стыдно… Ну, если вдруг ты меня пошлешь.
На всякий случай, если вдруг… Потом, взрослым, я и сам иногда говорил вместо «я люблю тебя» «это просто секс» – просто отчаяние, обман, говоришь, чтобы не опозориться, если тебя отвергнут.
Алиса сказала мне то же, что мама – Роману. Неужели все это – любовь, отчаяние, надежда, робость, все эти «он меня не любит, но, может быть, все-таки…» могло происходить с моей мамой? Неужели у нее было столько чувств, неужели смешение чувств было таким пугающе сложным?.. Представить, что у нее вообще могли быть чувства, не относящиеся ко мне, было трудно, и я мысленно отступил, и она вдруг стала как будто не мама, а просто другой человек.
Я не думал об этом, не было такого – «и долго думал, сняв очки». Но это сидение взаперти, оно как-то пришлось вовремя. Наверное, меня нужно было запереть, чтобы я понял. Мысль, конечно, ничего особенного, но нужно было самому понять: я могу любить ее как тоже человека, отдельного от меня. В этом была какая-то печаль, как будто кто-то от тебя уходит, но и радость, ведь тогда и ты можешь уйти. И я все крутил и крутил в голове расхожее выражение, меняя ударение, и от этого неуловимо менялся смысл: она тоже человек, она тоже человек, она тоже человек. Моя мама.
Утром было больше похоже на жизнь, утром после чего бы то ни было все больше похоже на жизнь. Номера 3 и 4 все же вывели Мента на Фонтанку, нам выдали картошку из запасов Петюна и Коляна, мы поджарили ее на плитке и привычно расселись с тарелками по диванам. Внешне со сменой караула ничего не изменилось: кто бы ни был снаружи, собственные охранники или чужие бандиты, те, кто внутри, все равно сидят взаперти.
А вот внутри кое-что изменилось, мы мгновенно вернулись к прежнему состоянию: подспудное противоборство между Алисой и Энен прекратилось, и Энен снова заняла свое место главной… Наше положение, как говорила баба Сима, было неважнецкое, мы боялись и подсознательно считали, что в случае настоящей опасности именно Энен как старшая будет первой иметь с ней дело, поэтому лучше пусть снова будет главной.
– Может быть, дадите пароли для литературы? Литературу-то мы не успели, – сказала Алиса.
– Литература – везде. Как воздух. Я не могу научить тебя дышать, – рассеянно сказала Энен. – Впрочем, можно попробовать.
– Не нужно пробовать. Мы выберем одну книгу и одно стихотворение, и все. Нужен парадокс типа «я считаю лучшим писателем двадцатого века…» Кого?..
– Толстого и Пушкина… Ладно, пиши пароль: «Я считаю лучшим русским писателем двадцатого века Добычина»… Он мало кому известен, так что…
– Так что я буду выглядеть изысканно. А если спросят: «Неужели выше Толстого?», я скажу: «Ну, в некотором роде, безусловно»… Ой, вот я ляпнула! Толстой жил раньше? Ладно, неважно, «Добычин в некотором роде, безусловно, лучше Толстого» и точка.
С литературой у нас не получилось: ну, какой Добычин, когда нас окружал спертый воздух (иногда номера все-таки забывали вывести Мента), когда перед обедом мы озабоченно прикидывали, на сколько нам хватит макарон и картошки и будут ли номера нас кормить, когда наши запасы закончатся. Ну и, конечно, о чем бы Алиса ни говорила, она говорила о Романе.
– Петюн и Колян – предатели. Папа приедет и накажет их.
– Ну уж, предатели, – сказала Энен. – По-твоему, они должны были отдать за тебя жизнь? А если не отдали, значит, предатели? Если человек малодушный трус, это не его вина: никому нельзя ставить в вину отсутствие моральной устойчивости… и тем более физической.
– А по-моему, можно… ставить. Вам-то хорошо, вы старая, а нас могут убить.
– Мне хорошо, – подтвердила Энен. – Если ты намекаешь, что мне уже не страшно умереть, то мне очень хорошо.
– Сразу-то не скажешь, что вы собрались умирать… Оделись как на бал, – проворчала Алиса.
Энен и правда выглядела нарядно, из чемоданчика каждый день доставались новые джинсы и пиджаки, украшения были все те же. Но сегодня на ней в дополнение к бусам висело что-то длинное, ярко-голубое, похожее на хвост, но из перьев. Номер 1, увидев ее, сказал: «Это что у нас за чудо в перьях…», Энен ответила: «Это я в боа».
У каждого человека есть мечта. Какая мечта у наших привратников, мы узнали довольно скоро, несмотря на то что наши жизненные пространства были строго разделены (мы на своих диванах, а номера распространились по всей квартире) и сталкивались мы только в коридоре, когда проходили в ванную и туалет. Тогда я слышал их разговоры – они говорили о машинах, сколько кто скопил из зарплаты за то, что кого-то охранял, сопровождал, наказывал, – все они душегубствовали за машины. Номера 1, 3, 4 имели «восьмерки», у номера 2 была вишневая «девятка», но он считал, что она уже не полагается ему по статусу, мечтал о «приличной иномарке» и прикидывал, какую машину купит после окончания операции с Романом. Сомневался в выборе, повторял: «По душе мне нравятся американцы – “крайслер” и “понтиак”, я уж не говорю о “кадиллаке” или “линкольне”, это вообще…» Я помню (почему запоминаются такие вещи?): по душе ему нравились американцы, у американцев и мощность, и стальной кузов – дополнительный шанс выжить при перестрелках, а можно пригнать из Финки «Вольво 940» или «Сааб 9000», они и престижные, и с запчастями проще. Ну, или не выделываться и приобрести «джип чероки» – проходимость, двигатель 5,2 л, салон подходит телок возить, но есть и недостаток, много жрет бензина, хотя бензин стоит копейки, но все же нужно учитывать… И, конечно, «гелик» – трясучий, но вообще неубиваемый. Ну, и потом, когда он вырастет (он говорил: «Когда я вырасту большой»), – «крузак»: машина с повышенной посадкой, что позволит ему уклоняться от пуль во время перестрелок. Хотя он не зацикливался на «крузаке», также рассматривал «кабан» – «мерседес» в кузове W140. Кольцо Энен было старинное, с бирюзой и бриллиантами, кольца хватило бы на мечту, ведь речь шла о подержанных автомобилях.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
