Книга Комната смеха - Анна Данилова

Валентина звала ее Баськой. Хотя на самом деле ее звали Катей. Девушка, от которой невозможно было отвести глаз. Она стояла, залитая солнечным светом, и волосы ее словно полыхали огнем. Ослепительная улыбка открывала ряд чудесных белых зубов. Она смеялась беспричинно, громко, заразительно, так, словно она – самая счастливая, словно ей легко и весело жить в этом мрачном, полном мерзостей мире. Точно так же смеялась и та женщина, которая до слез, до истерики хохотала над его мужской несостоятельностью. Он уже не помнил, как ее звали, кажется, Татьяной. Она была пьяна, когда раздевала его, когда целовала его в губы и просила, чтобы он… ее… Да, она сказала это слово, грубое, емкое и режущее слух невинного подростка. Тогда еще невинного. Она повторяла это слово много раз, возбуждая его, заводя, зажигая, и он ничего не мог поделать, не мог сбежать, не мог не остаться с ней в комнате, где она заперла его от гостей, от веселой и пьяной свадьбы. Он даже не помнил, чья это была свадьба, зато помнил, как Татьяна, его соседка по столу – красивая, пышная, крепкая женщина с полной грудью и сладким запахом тела, – выпив слишком много, притянула его к себе и шепнула в ухо: «У них своя свадьба, а у нас – своя», – и увлекла за собой в какую-то дальнюю комнату большого частного дома, в тишину, в спасительный полумрак. Там, скрытые от глаз людских, они почувствовали себя свободно и раскованно. И там же он впервые увидел пьянящее женское тело, тяжелые груди, крепкий округлый женский зад, нежные шелковистые колени, мягкий белый живот и черный, похожий на замутненную стрелу, треугольник жестких волос; и стрела эта указывала ему направление… Женщина, схватив его за голову, притянула к своим коленям, которые сразу же разомкнулись, как лепестки большого, горячего цветка, и он утонул в жарком женском тепле, как в молоке. От запаха женщины он перевозбудился и долго не мог взять в толк, что же от него требуется. Он, распаленный, прикасался к женщине так, как если бы боялся обжечься. А она смеялась, смеялась так, что он почувствовал от этого смеха, как от ударов, реальную боль в теле, в том месте, которое у него полыхало огнем. И лишь когда нежный и прохладный женский рот остудил его и он судорожными движениями освободился от накопившейся в нем мужской энергии, его охватило чувство, похожее на ненависть. Ему вдруг захотелось разорвать рот женщины руками, разорвать всю женщину пополам, чтобы только не слышать ее ненормального и убивающего его смеха… Она, расслабленная, бесстыжая, нахальная и хохочущая, требовала от него какого-то конкретного действия, чего он никак не мог произвести в силу своей невинности и незнания. Сексуальные отношения между мужчиной и женщиной в его представлении сводились к поцелуям и прикосновениям. Живущий в большом городе, но страдающий от одиночества, истинная причина которого крылась в нем самом, он мало что знал о той общей цели, ради которой женщина или мужчина соблазняли друг друга, прикасаясь друг к другу. Те книги, которые могли бы просветить его в вопросах пола, в особенности эротические романы, где все вещи назывались своими именами и механизм физической любви было невозможно не понять, после прочтения первых же страниц вызывали в нем желание, и он воспринимал это желание как болезнь, выражавшуюся в непонятном зуде, в физическом страдании, выхода которому он не видел. Понимая, что он не такой, как все, что его тело слишком болезненно реагирует на присутствие женщины, а тело неподвластно рассудку, он постепенно начал воспитывать в себе отвращение к женщинам. Он не желал подчиняться им и считал вселенской несправедливостью такое положение вещей, при котором женщина в силу своего природного устройства была всегда готова для любви, а мужчине бесконечно, на протяжении всей своей жизни приходится доказывать это.

После неудовлетворенной им Татьяны, которая в пьяной злости наговорила ему много оскорбительных слов, у него были и другие женщины. Но и с ними, вступая в близость, он внушал себе мысль, что использует их лишь для своих физиологических, чуть ли не гигиенических целей, как медицинскую склянку, которую после использования следует выбрасывать в посыпанный хлоркой помойный бак. Цинизм разросся в нем пышным цветом и уничтожил все то, что могло бы при встрече с достойной его девушкой превратиться в светлое и нежное чувство.

Настало время, когда его ненависть к женщинам и желание понять, в чем же заключается их сила, приобрели такие изощренные формы, что ему захотелось испытать на себе, каково это – быть женщиной. Он купил на рынке платье, женское белье, принес домой и надел все это на себя, встал перед зеркалом и вдруг… испугался той женщины, что предстала перед ним во всей своей неожиданной привлекательности. Пышные формы, нежный румянец на щеках, блеск в глазах… Увеличив грудь посредством поролона, нарумянив еще больше щеки, припудрив нос и накрасив губы, он добился того, что внешне ничем не отличался от женщины. Единственным, что могло бы выдать его пол, по его мнению, была растительность на лице и шее. Но с этой проблемой он научился справляться без особых усилий. Он смотрел на эту толстую бабу в зеркале, поднимал ей подол и возбуждался при виде своих же собственных круглых коленей, обтянутых прозрачными чулками. Но наибольшее возбуждение он стал испытывать на улице, когда к нему на том же рынке пытались приставать темпераментные грязноватые кавказцы, когда пытались ухватить за зад, ущипнуть, сказать что-то жаркое и нахальное прямо в ухо. Тогда он понимал, что быть женщиной проще, чем мужчиной, и желание восстановить справедливость и наказать женщину за это толкало его на насилие. В общей сложности он изнасиловал около двенадцати девушек и женщин. Причем каждую будущую жертву изучал долго, прежде чем решиться напасть на нее. Излюбленным местом его стал подъезд старой пятиэтажки, расположенной в квартале от того дома, где жил он сам. При выборе женщины учитывались всего лишь два фактора. Первый: он ненавидел эту женщину, потому что она громко и много смеялась. И второй: она в силу своего характера или семейного положения должна была сделать все возможное, чтобы скрыть произошедшее с ней. Все эти женщины жили поблизости, а две в этом же доме. Схема была предельно проста. Он, одетый во все женское, под разными предлогами заманивал женщину в подъезд, в особое место, именуемое в народе «колясочной», которая только в этом доме почему-то запиралась на ржавый засов и в которой дворничиха хранила щетки и ведра. Доставал газовый баллончик и выключал свою жертву. И после этого делал с ней что хотел… Потом, спустя час или больше, после того как женщина приходила в себя и выбиралась из подъезда на улицу, он следил за ней из окна подъезда дома, расположенного напротив. Ему доставляло удовольствие видеть, как страдает эта хохотушка, как, держась за живот и едва переступая ногами, медленно двигается в сторону своего жилища. После каждого такого случая ему приходилось сжигать ту женскую одежду, в которой он нападал на жертву, и покупать другую, чтобы его не узнали.