– Он же тебя не слышит!
– А вот и неправда! Я прочитала, что они все слышат, все понимают, и это их успокаивает!
– Их?
– Пациентов в коме.
– Но Акил не в коме!
– Какая разница, все равно мозг стимулируется!
– Рассказами об Ангилье?
– Амина, я не могу тут целый день сидеть! Кому-то надо еще ужин готовить и на стол накрывать, поэтому либо ты помолчишь, либо марш в свою комнату! – крикнула Камала, и веки Акила приподнялись.
Глаза дважды моргнули – сознание медленно возвращалось к бодрствованию, словно морское животное всплывало на поверхность океана, – но тут же закрылись снова. Камала посмотрела на сына и с удвоенным рвением продолжила чтение энциклопедии:
– «Британцы основали первую постоянную европейскую колонию на острове Ангилья в тысяча шестьсот пятидесятом году».
Амина посмотрела на глянцевую зеленую обложку «Сердца тьмы». К себе в комнату ей идти не хотелось. Слушать, как мама читает про остров Ангилья, впрочем, тоже.
– «Несмотря на несколько попыток вторжения со стороны французов, с тех пор остров Ангилья оставался колонией короны. Затем в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году силами Британского королевского флота было решено захватить остров и перебить всех жителей». Свершилось кровопролитие, однако люди считают этот день Днем независимости, да еще парады устраивают!
– Там так и написано?
– Нет, это я сама вспомнила!
Амина отложила «Сердце тьмы» в сторону и стала слушать краткую историю Ангильи в исполнении матери, лицо которой внезапно разгладилось, на щеках заиграл румянец, и они словно слегка раздулись от сознания значимости того, что она делает.
– «Национальной валютой является восточнокарибский доллар, однако американские доллары принимают практически повсюду», – закончила Камала и с глухим стуком захлопнула книгу.
– И все? – взглянула на нее Амина.
– Пока все, – ответила мать, попыталась перегнуться через ноги Акила и со стуком опустила неподъемный фолиант на диван.
– Ноги! – скомандовала она.
Амина встала, подошла к дивану, подсунула ладони под ноги Акила и приподняла их. Камала отодвинулась и, слегка пошатнувшись, встала. Потом сняла очки для чтения, разгладила помявшееся сари, потуже затянув его на одном плече.
– И что дальше? – спросила Амина, отпуская ноги брата.
Тот лишь перевернулся на другой бок и уткнулся лицом в спинку дивана.
– А дальше – ужин! Иди накрывать на стол!
Следующими на очереди оказались астероиды. Потом – Афины. На «Австралии» Амина ушла в свою комнату (в четвертом классе она делала доклад на эту тему, пользуясь той же энциклопедией), однако на другой день вечером вернулась, вооружившись камерой.
– «Согласно ацтекскому календарю, в году двести шестьдесят дней, а временной цикл составляет пятьдесят два года», – читала мать, и Амина изогнулась так, чтобы запечатлеть брата во всю длину – его ноги казались какими-то диковинными корнями, растущими прямо из-под сари Камалы.
Когда Камала добралась до Джона Уилкса Бута, Амина сменила уже шестую пленку, а семейные отношения вступили в совершенно новую стадию. Вспоминая об этом времени, девочка впоследствии ощущала удивительную умиротворенность. И дело было не в том, что летом Акил перестал извергать потоки злобы и в доме наконец-то воцарился покой, а в журчащем голосе читающей Камалы, в победоносном блеске, появлявшемся в ее глазах всякий раз, когда она дочитывала до конца очередной абзац. Вскоре начались январские метели, накрывшие тополиные рощи тонким белым одеялом и затянувшие канавы ледяной пленкой, а Амина все ходила в гостиную фотографировать брата и мать, которые уютно устроились на диване. Дни становились все длиннее и длиннее, Камала уже дошла до «католицизма» и «кузнечиков», а глаза Акила, словно подчиняясь читаемому нараспев заклинанию, открывались на все более длительные периоды времени. Он слушал мать, не произнося ни слова и просто глядя в потолок, как будто видел там другую галактику.
Глава 3
Акил очнулся от Большого сна во время рассказа о Леонардо да Винчи. Не успела Камала начать трагическое повествование о быстро разрушающейся «Тайной вечере», как он впервые за долгое время произнес относительно длинную, связную фразу.
– Я хочу нарисовать фреску, – сказал он, быстро облизнув языком пересохшие губы.
Фреску?! Амина наклонилась, чтобы убедиться в том, что брат действительно открыл глаза. И правда, не спит!
– На потолке, – объяснил он, – в моей комнате.
Начинался февраль. За окном клубки перекати-поля уже превратились в серо-желтую массу, северный ветер бился о жестяную крышу с такой силой, что скрипел, казалось, весь дом. Камала отложила книгу и повернулась к сыну.
– Можно? – взглянул на нее Акил.
– Ладно.
– Правда?
Камала медленно кивнула. Он улыбнулся матери, та потрепала его по ногам, и Акил спустил их с дивана. Сезам, откройся! Камала встала и пошла в коридор, словно лунатик, ничего не замечающий на своем пути, и бросила через плечо:
– Так поехали!
– Сейчас?! – спросил Акил.
– Сейчас?! – эхом повторила за ним Амина.
– «Бен Франклин» в восемь закрывается.
В освещенном резким светом флуоресцентных ламп магазине Камала и Амина толкали вперед тележку, пока Акил набирал большие банки с порошковой темперой. Он шел по проходу впереди матери и сестры, брюки висели мешком, открывая носки сантиметров на семь-восемь.
– Так много белого? – спросила Камала, заглядывая в тележку.
– Это для смешивания.
– А-а-а, – отозвалась она и перекинула косу на плечо, разглядывая тюбики с масляными красками, свисавшие с обеих сторон стойки гроздьями, словно стая летучих мышей.
– Я пошел за кисточками, – сказал Акил, резко свернул налево, и его фигура вскоре растаяла в резком свете ламп.
– Мам… – встревоженно начала Амина, когда брат отошел.
– Мм? – откликнулась Камала, взяв один из тюбиков и положив его на раскрытую ладонь. – Желтый кадмий! Берем?
– Что?! Нет! Это же масляная краска! Она очень дорогая!
Камала перевернула тюбик, посмотрела на ценник, и брови тут же поползли вверх от удивления.
– О господи, и правда! – воскликнула она и положила краску на полку. – Ну ладно.
– Мам, чем мы занимаемся?
– Покупаем краски для фрески Акила.
– Но у него же нет фрески!
– Это потому, что у него красок нет!
Амина отодвинула тележку влево, чтобы пропустить женщину, у которой корзина была наполовину завалена мотками розовой пряжи.
