Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
После боя, очнувшийся, он наверняка испытал большую радость, чем мы это представляем себе сейчас. Не просто лично он уцелел, не просто войско выиграло битву – бог явил волю, вседержитель рассудил, и признал его, Дмитрия, правым. Отлучение снято – снято волею высшею, чем воля митрополита и самого патриарха. Не только жизнь, не только победа – примирение с богом.
Так – если он руководствовался предполагаемыми мною мотивами – должен был понимать происходящее князь Московский. Так это должны были воспринимать его православные подданные. Так, судя по всему, понял это и Киприан, в 1381 году вернувшийся в Москву и примирившийся с Дмитрием – ненадолго, правда, до своего бегства из оставленной на него Москвы перед наступающей ордой Тохтамыша.
Но те, кто сражались рядом с ним, подданные литовских и белозерских князей, может быть, обратили внимание на иное – израненного, упавшего князя прикрыла ветвями упавшая, срубленная в жестокой сече береза – одно из священных деревьев языческой Руси.
Как темник Мамай «призывал богов»
Я говорил и буду говорить, что надо читать источники. Но читать источники надо уметь – и, к сожалению, просто умения разбирать буковки из младшей школы тут недостаточно. Сейчас я не хочу даже говорить о сложностях с языком. Я немножко о другом – один источник, взятый сам по себе, не даёт ничего.
Приведу простой пример.
На редкой лекции, что мне доводилось читать, меня не пытались осчастливить сообщением, что Мамай-де «призывал Русских[258]Богов, Перуна и Хорса», и стало быть, «н а ш был!». Выводы отсюда делались самые радикальные – мол, не было никакого татарского нашествия, и ига не было, историки всё врут. Грешно смеяться над больным людьми – давайте лучше разберёмся с фразой, реальной фразой из реального источника, смутившей их некрепкие умы.
Не все из обращавшихся ко мне с этой «новостью», знали, что почерпнута она из «Сказания о Мамаевом побоище».
Вот она – в переводе на современный русский, чтоб не утруждать без надобности читателя.
«Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия и Хорса, и великого своего пособника Магомета»[259].
Как видим, при ближайшем рассмотрении цитата выглядит гораздо интереснее, чем в пересказе энтузиастов с лекций. Перун и Хорс и впрямь русские Боги, но они тут оказались упомянуты в странной компании с непонятными Салаватом и Раклеем, и с очень понятным, но совершенно неуместным рядом с ними Магометом.
На самом деле, в «Сказании о Мамаевом побоище» немало поводов удивиться и помимо этого рассказа о Мамаевых «богах». Например, мы видим, что идущее на Куликово поле литовское войско в нём возглавляет Ольгерд. Между тем, отлично известно, что этот литовский князь умер за три года до Куликовского сражения. Но это ещё что! Автор путает, и путает сильно, архиепископов русских городов. Так, архиепископом в Коломне, по его мнению, был в год побоища, Геронтий – между тем в тот год архиепископом был Герасим, а Геронтий архиепископствовал в 1453–1473 гг. То есть заступил на должность почтенный архиерей более чем через семьдесят лет после битвы. Точно также произвольно автор «Сказания» «назначил» архиепископом Новгородским Еуфимия – тогда как двое епископов с таким именем распоряжались духовной жизнью Новгородской республики уже в XV веке.
Логично будет предположить, что «Сказание о Мамаевом побоище» написано никак не ранее, чем Геронтий стал архиепископом Коломны – а скорее даже и позже его смерти, ведь было бы странно назначать здравствующего архиерея современником Дмитрия Донского. То есть спустя сто, если не более лет после сражения. Скорее более – сочинитель «Сказания» должен был уже толком и не помнить, когда окормлял Коломенскую епархию досточтимый архиерей. Тогда естественно, что автор не помнил, какой князь правил за век с лишним до него языческою Литвой.
Что мы выяснили, подробно рассмотрев «Сказание о Мамаевом побоище»?
Что это позднее произведение, автор которого был несведущ в истории – даже собственной, православно-церковной – и не чурался додумывать. Тогда какова же цена его рассказу о языческих божествах, которых, якобы, призывал наряду с Магомедом тёмник Мамай, какового тёмника безымянный сочинитель величает «царём» (кстати, это тоже датирующий момент – такую небрежность с ордынскими титулами могли на Москве позволить себе не ранее окончательного падения зависимости от Золотой Орды в 1480 году; до этого Мамая исправно величали в русских источниках «князем». но никак не «царем»-ханом)?
Да никакая. Это выдумка автора-церковника, подчеркивавшего таким образом, что Мамай – нехристь, а значит – тот же язычник. Схожим образом автор французской «Песни о Роланде» заставил мусульман-сарацинов из арабской Испании поклоняться, наряду с Магомедом, Аполлону, Юпитеру и непонятному Терваганту. Аналогия с «Сказанием о Мамаевом побоище» просто бьёт в глаза – сочетание заведомо языческих древних божеств, мусульманского пророка и каких-то невнятных идолищ с устрашающе-бессмысленными именами.
Но если из всего «Сказания» прочесть эту единственную фразу, или не знать, когда умер Ольгерд, какие епископы сидели в русских городах в год побоища, не читать «Песни о Роланде» – тут и впрямь уверуешь и в «ведического» Мамая, и Боги ещё знает во что…
З.Ы. Справедливости ради – кто ответит, почему при этом те же самые историки на полном серьёзе передают впервые появляющиеся в том же самом «Сказании о Мамаевом побоище» сказки про Сергия, благословившего Дмитрия перед выездом на Куликовское поле, про воинов-монахов из сергиевой пустыни, про сказочный поединок перед битвой того же Пересвета с «печенежином», у которого в разных списках «сказания» даже имена-то разные (Таврул, Челубей, Темир-Мурза)? Почему им не помогает даже знание источников, гласящих, что Дмитрий на момент сражения был анафемствован, отлучен от церкви митрополитом Киприаном, горячим сторонником которого был Сергий, и что Сергий эту анафему поддержал? Почему им не помогает знание установок халкедонского собора о том, что монах не может нести воинской службы под страхом, опять-таки, анафемы? Почему они не обращают внимание на то, что в более ранних источниках Пересвет упоминается в числе погибших в битве не в начале, а в самом конце, и в наиболее ранних списках «Задонщины» нет ни намека на его монашество, ни на взаимноубийственный поединок, зато упоминается, что Пересвет беседовал с братом в разгар сечи, когда «многие уже лежат порублены у Дона Великого на берегу»?
Почему верящие в одни сказочные «подробности» сказания – «фрики», а верящие в другие, ровно той же «достоверности» – крутые профи?
Порою, уважаемый читатель, я перестаю понимать, чем фрик от нефрика отличается, кроме диплома и сакрального умения Оформлять Сноски и Список Литературы (тм). Ах да, и ещё того, что написанное фриком считается чушью априори, а нефрики пишут учебники и Серьезную Академическую Литературу.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
