Лорета говорит:
– Конечно, понимаю. Продолжай.
Такая хорошая. Лучшее, что я мог бы сделать сейчас – это взять да и влюбиться в Лорету, не сходя с места. Прекрасно провел бы несколько ближайших месяцев, причем совершенно вне зависимости от исхода дела, даже самая безнадежная страсть по сравнению с моим вечным неутолимым голодом по несбывшемуся – санаторный режим. Но дыра во мне услужливо подсказывает: влюбиться в Лорету – это было бы слишком просто. Давай лучше, – вкрадчиво предлагает дыра, – теперь ты будешь тосковать еще и оттого, что эта прекрасная тень в длинном черном пальто с капюшоном, никогда не была твоей сестренкой, и ни за что ею не станет, даже если очень захочет. Потому что она уже родилась в другой семье и давным-давно выросла, а этого, сам знаешь, не изменить.
Но об этом я Лорете, конечно, не скажу ни слова. А просто продолжу с того места, где остановился:
– То есть, теоретически, я прекрасно понимаю, что вырасти именно здесь – не бог весть какая удача. Но это не имеет значения, потому что черная дыра во мне ноет, зудит и скрежещет зубами от голода. Подавай ей детство, проведенное в Вильнюсе, и точка. Причем только потому, что это невозможно. Точно так же она будет ныть и зудеть от невозможности провести детство в Лондоне, Пекине или Тбилиси. Или в Анно. Это, знаешь, такой городок во Франции. В Провансе. Я и был-то там проездом, пересаживался с поезда на автобус, потом пялился в окно – все две минуты, пока мы по Анно ехали. Городок как городок, крошечный, захолустный, красивый, конечно, в Провансе других не бывает. Но ничего из ряда вон выходящего. И какой же лютый голод меня там грыз при мысли, что я никогда не бегал босиком по этим полынным обочинам, размахивая ивовым прутом, с лакричной тянучкой за щекой. Хотя, казалось бы, невелико удовольствие. А теперь тут, в Вильнюсе, то же самое – вынь да подай мне здешнее детство. И везде так. Вот тебе мое «например».
Лорета говорит:
– А вот и Фонарщик.
От неожиданности я останавливаюсь и переспрашиваю:
– Кто?
– Фонарщик, – повторяет Лорета.
– Где?
– Здесь.
Я стою, верчу головой, не могу понять, куда именно следует смотреть. Что за Фонарщик? Где он?
Наконец до меня доходит, что Лорета имеет в виду уличную скульптуру. Высокий узкий постамент, на постаменте обломок лестницы, по лестнице взбирается мелкий лысый мужик в балахоне до колен. Руки воздел к небу, пальцы растопырил, однако никакого фонаря при нем нет.
Я спрашиваю:
– Почему – «Фонарщик»?
Лорета говорит:
– Ну как это – почему? Да хотя бы потому что всего две сотни лет назад не было в городе профессии важнее. Пока не появились фонарщики, Вильна по вечерам становилась темной, неприглядной, страшной, как сон совестливого убийцы, а по улицам скитались тонкие, дрожащие тени с фонарями в руках – горожанам было предписано всюду таскать их за собой. И не дай бог выйти вечером на улицу без фонаря! Штрафовали за это люто. А потом в городе поставили фонарные столбы, наняли фонарщиков, чтобы зажигали свет после заката, следили за ним всю ночь, подливали масла, подкручивали фитили, гасили под утро. И жизнь стала понемногу налаживаться. Уже, считай, практически наладилась. Кому и ставить памятник в самом сердце Старого города, если не фонарщику.
Я говорю:
– Да погоди ты. Фонарщики круты, кто же спорит. И памятники им пусть хоть на каждом углу ставят, я не против. Но из чего следует, что этот дядя – именно фонарщик? Где его фонарь?
Лорета говорит:
– Фонарь у него, надо понимать, невидимый. Несуществующий. Совершенно невозможный, несбыточный фонарь. Наверное, специально для того, чтобы ты его захотел.
Она смеется, а я, и правда, уже хочу, чтобы у этого Фонарщика был фонарь. Хочу – не то слово. Отсутствие фонаря причиняет мне почти физическое страдание.
Я спрашиваю:
– Слушай, неужели до сих пор никто ни разу не пытался всучить ему фонарь? По-моему, на руку как раз прицепится. И залезть туда – раз плюнуть.
Лорета хмурится, вспоминая. Говорит:
– А знаешь, не припомню такого. Вот банка с пивом регулярно у него в руке появляется. Студенты угощают. Потому что залезть, и правда, несложно. Я и сама пару раз, когда в Университете училась… Но все-таки чаще внизу на стреме стояла, пока наши мальчики его подпаивали.
Я говорю:
– Ну вы даете. Что пива для заскучавшей скульптуры не жалко – это, конечно, хорошо. Добрые детки. Но неужели никто ни разу не сообразил, что Фонарщику нужен фонарь?
Лорета говорит:
– Ну почему же. Это первым делом в голову приходит. Просто, видишь ли, фонаря никогда нет под рукой. А пиво, напротив, почти всегда есть. Вот и приходится бедняге довольствоваться малым.
Я говорю:
– Знаешь что? Сейчас мы с тобой это исправим. Если, конечно, ты мне подскажешь, где в это время суток можно купить фонарь.
Лорета глядит на меня, как на диковинную зверушку. С некоторой опаской, удивленно и заинтересованно. Наконец говорит:
– Уже половина одиннадцатого. Следовательно, только в круглосуточной «Максиме». Это минут пятнадцать, не меньше, да и то, если очень быстро идти.
И все время в гору, учти.
Я говорю:
– Ничего. В гору, так в гору. Дорогу покажешь?
Я говорю:
– Ничего себе – «пятнадцать минут». А уже скоро полночь. Пока ходили туда-обратно, почти полтора часа прошло.
Лорета говорит:
– Ну так ты сам фонарь долго выбирал. И свечки.
Хотя они все одинаковые.
Я говорю:
– Какие же одинаковые. С запахом яблока, с запахом лаванды, ванили, клубники, мандарина и чуть ли не огурца.
Лорета говорит:
– Не было там никакого огурца. Не выдумывай. И все они по большому счету пахнут одним и тем же дешевым мылом.
Я говорю:
– Все равно трудно выбрать. Если бы ты не подсказала, что рядом лежат простые свечи, без запаха, я бы, наверное, до сих пор определялся.
Лорета говорит:
– Вот именно.
И умолкает надолго. Идет рядом, цокает каблуками, тонкая, темная, самая лучшая в мире тень, моя несбывшаяся сестра. И вдруг спрашивает:
– Ты будешь счастлив? Ну, когда повесишь фонарь на руку Фонарщика?
Я молчу. Думаю – как ей объяснить. Наконец честно отвечаю:
– Конечно, нет. Когда фонарь будет на месте, я тут же почувствую себя идиотом, который испортил хорошую прогулку – в первую очередь, тебе. Потащил в супермаркет вместо кафе – ай молодец, нечего сказать. И все для того, чтобы купить и повесить этот дурацкий фонарь – тоже мне, великое деяние. И голод мой, конечно, никуда не денется. Уже слезая, я снова буду думать о том, что никогда не смогу вырасти в Вильнюсе – разве что, остаться и состариться тут. Неплохой вариант, кто бы спорил. И вполне возможный. А возможное меня не интересует. Поэтому я, конечно же, не буду счастлив, когда повешу этот чертов фонарь. Но это не страшно. Я привык.
