Когда Степаненко встретился с Артахановым, то он оказался далеко не таким, каким представлял себе его Максим. Возможно, раньше это и был тот грозный крестный отец если не мафиозного клана, то во всяком случае организованной преступной группировки, как ныне их привыкли сокращать, — ОПГ. Но теперь это был жалкий, сломанный затянувшимся следствием человек. От прежнего Артаханова остался лишь свирепый взгляд, от которого, казалось, останавливалась кровь в жилах.
В комнате для проведения следствия Степаненко кратко изложил суть своей просьбы: Арсень-евск, «Надежда», долги за проданные ЭВМ.
Артаханов, гладко выбритый, что подчеркивало его необычную восковую бледность, скорее, желтизну кожи южного человека.
— Ты должен поклясться, что не выдашь меня…
— Поклясться? Во всяком случае, вреда тебе не принесу.
— Власть имущие косвенным путем узнают, что информация получена от меня. Я многое знаю, но должен принять меры, чтобы обезопасить, как говорится, самого себя.
— Повторяю фамилии: Карпов, Губерман.
— Стой, припоминаю таких, — сказал Артаханов. — Но этих не пришьете. Это не мои. Гарантирую, майор.
— Фамилия Рогожцев вам что-нибудь говорит?
— Рогожа? — Артаханов нахмурился. — Он на свободе?
— Он мэр города Арсеньевска.
— Недолго, видимо, быть ему мэром, раз вы здесь.
— Недолго, — согласился Степаненко.
— Только мои ребята не участвовали в этом деле, — сказал Артаханов. — У него своя служба безопасности была. Вот что еще… Кто-то из его людей приехал из Германии после пластической операции. Очень опасный тип. Связи с Чечней и все такое…
Степаненко замер. «Уж не о Сохадзе ли речь?»
Артаханову можно было верить. Почему Степаненко так решил, трудно было сказать.
Но практически встреча с Артахановым ничего сенсационного не дала. Как и поездка Евстигнеева в Арсеньевск. Надо было самому ехать в Арсеньевск. Тайно. Так, чтобы никто, даже Евстигнеев, не знал.
Первым делом Степаненко направился к знакомому мастеру, который ремонтировал автомобили у себя в гараже. Заказал изменить цвет своего авто и достать несколько фальшивых номеров.
— За это и срок могут впаять, — заявил мастер.
— Не бойся, в случае чего скажу, что сам склепал. И вот еще что, за дополнительную плату ты сможешь сделать так, чтобы на моторе заводской номер нельзя было прочитать?
— Это делается и без дополнительной оплаты, — хмыкнул мастер. — Новый выбить не смогу, а старый забить — проще простого.
Степаненко решил не брать чужой машины. Зачем рисковать? И не потому, что боялся утечки информации. Он знал, что и с ним, и с его машиной в случае обострения ситуации может случиться всякое.
Как и в прошлый раз, из дому выехал в пятницу, почти в шесть вечера. Единственный документ — поддельные водительские права на имя некоего Потапова Петра Петровича.
И сразу же, на выезде из двора, заметил слежку. Возле газетного киоска напротив своего дома увидел двоих. Один пожилой, в довольно поношенном, но аккуратно выглаженном костюме. Второй человек был моложе — в новеньком сером костюме, в начищенных до блеска желтых ботинках, с черной полоской усов. Оба стояли с газетами в руках и посматривали на дом. Как раз в том направлении, куда выходили окна его, Степаненко, квартиры.
«Наружна?! — мелькнула мысль. — Черт, надо было отдать ключи соседке. Пусть иногда заходила бы вечером, включала и выключала свет…»
Долго плутал по Москве. Убедился, что за ним нет «хвоста», и выехал на «рязанку». Превышая скорость и рискуя быть остановленным гаишниками, погнал на восток…
Глава XXXIII. Старая знакомаяЭльвира открыла сразу, едва он нажал на кнопку звонка, словно ожидала его с минуты на минуту.
— Что с твоим лицом? — поинтересовалась она.
— Ровным счетом ничего, — смутился Максим.
— Ты словно все это время пролежал в больнице…
— Было дело. Прихворнул немного… — соврал Степаненко с чистым сердцем. Синяки ведь тоже болезнь.
— Неправда, тебя кто-то избил… — проговорила Эльвира. — Я знаю, почему у здоровых мужиков бывают такие желтые пятна под глазами. Впрочем, не похоже, чтобы вы, рыцари плаща и кинжала…
— Перестань, — сказал Степаненко. — Какие-то придурки чуть не изуродовали меня.
Он прошел в комнату и уселся на знакомый диван. Окинул взором комнату. Похоже, Эльвира особо не утруждала себя уборкой. При дневном освещении комната почему-то выглядела убого. На мебели лежала пыль, на стенах красовались выцветшие, местам обшарпанные обои.
— Ну и зачем ты приехал на этот раз? — поинтересовалась Эльвира. — Что-то вид у тебя больно решительный.
Степаненко достал сигареты.
— Мне так захотелось, понимаешь?
— Что значит «захотелось»? — Эльвира сделала вид, что рассматривала свои покрытые фиолетовым лаком ногти.
— Дело не в том, что мне надо решить в Ар-сеньевске кое-какие проблемы. Это само собой. Дело в тебе…
Он лгал. Но его ложь была оправдана. Только таким образом можно было переиграть эту хитрую женщину, добиться от нее искренности. Никто, кроме Эльвиры не мог навести на него Со-хадзе. К этому выводу он пришел, рассуждая логически.
— Кроме всего, может, я влюбился…
В раскосых глазах женщины блеснул затаенный огонек.
— Ты серьезно?
Молчание Максима было более чем красноречиво. Ресницы Эльвира вздрогнули. Степаненко понял, что его тактика верна. Ей уже было давно за тридцать и последний раз в любви ей признавались, скорее всего, в предыдущем, десятилетии.
Она присела на диван, подвинулась к нему.
— Почему же ты молчишь? Что, язык проглотил?
— Да, да, Эльвира! Я ничего не могу с собой поделать, — с жаром проговорил Степаненко.
— Ты что, серьезно? — Эльвира изучала его взглядом.
— Я не хочу сказать, что нахожу в тебе массу достоинств… Пойми, мне скоро уже сорок лет, а я одинок…
— Я тоже одинока, — прошептала Эльвира.
— Найти родственную душу так сложно.
Эльвира взглянула на него почти испуганно.
«Не верит, дура, собственным ушам, — подумал Степаненко. — Как легко их обманывать, этих самовлюбленных, злобных, стареющих одиночек…»
И вдруг его взгляд упал на угол, где секционная мебель подходила к стене. Между мебелью и стеной оставался небольшой промежуток. Как раз такой, чтобы туда могла поместиться такая небольшая вещь, как папка из искусственной крокодиловой кожи с замком-молнией из желтого металла. И она там стояла. Точь-в-точь такая, какой была у покойных и Колешки, и Губермана.
