Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Прочтя вверху одной страницы год «1936», я спросил «деревенского шкипера», откуда у него эта замечательная тетрадь. Он ответил, что ему вручил ее отец за год до смерти. Сам отец не владел ни древним, ни современным письмом, и, однако, именно он, по его словам, переписал все знаки из еще более старой тетради, которая была составлена его отцом, но пришла в негодность. А дед «деревенского шкипера» был человек ученый, он умел но только декламировать ронго-ронго, но и вырезать их на деревянных дощечках. В то время на острове было несколько человек, научившихся грамоте в Перу, куда их увозили в рабство. Один из них и помог старику записать толкование священных знаков, которые быстро стали забываться молодежью после набега работорговцев, когда погибло большинство знатоков древнего письма.
Атан и жена Эстевана были поражены не меньше нас. Владелец тетради гордо сообщил, что до сих пор никому ее но показывал. Хранил в пещере, в бумажном мешке и доставал только, когда хотел вспомнить отца. Решил было сделать новый список, потому что тетрадь уже начала рассыпаться, но убедился, что перерисовать все значки, занимающие сорок одну страницу, — адский труд. Я предложил дать на время тетрадь фотографу, чтобы тот сделал точную фотокопию. После долгих уговоров Эстеван с большой неохотой согласился на это.[1]
Было уже довольно поздно по местным понятиям, и я спросил, не пора ли нам двигаться дальше. «Деревенский шкипер» ответил, что время терпит, он узнает, когда будет одиннадцать часов: тогда замычит определенная корова. Правда, я так и не услышал никакого мычания, тем не менее мы вскоре встали из-за стола, и черноволосая вахина проводила нас со свечой до двери. Атан снова помог фотографу пройти через камни, и вот уже мы опять около джипа. Энлике, оставленный для охраны, крепко спал, навалившись на руль. Мы растолкали его и поехали было по колее к лепрозорию, но тут же свернули на какую-то коровью тропу. Не видно ни зги, дорога — одно название, и Атан все время сидел с вытянутой рукой, будто регулировщик, показывая, куда ехать. О заражении крови напоминала только белая тряпица у него на пальце, которая теперь оказалась очень кстати.
Через полчаса, миновав Пупа Пау с древней каменоломней, мы по знаку Атана остановились и вышли из джипа. После долгой тряски на ухабах приятно было размять ноги. Далеко-далеко затаилась во мраке притихшая деревня. Дождь прекратился, тучи отступали под натиском звезд. «Деревенский шкипер» посмотрел вверх и прошептал, что это хорошая примета. Такая реплика в устах пасхальца в разгар засухи показалась нам с Эдом очень странной. Обычно в это время года здешние жители, где бы они ни находились и чем бы ни были заняты, рады каждому дождю. Младший Атан горячо подхватил, что все будет хорошо, он уверен, ведь его тетка Таху-таху наделена большой силой мана, а она не только все подготовила и рассказала ему, что и как делать, но самолично испекла положенное угощение в земляной печи у пещеры.
Первым делом нам надо было перелезть через высокую каменную ограду. Заботясь о фотографе, Атан забрал у него все снаряжение и не спускал с него глаз. Я отчаянно боялся, как бы кто-нибудь не упал, — это непременно будет сочтено дурной приметой! За оградой начиналась едва заметная узкая тропка. Меня попросили идти первым и светить фонариком. Вдруг фонарик потух, и мне пришлось остановиться. Братья перетрусили и испуганно спросили, в чем дело. Ничего особенного, сказал я, и принялся трясти фонарик. В конце концов появился слабый накал, и я зашагал дальше, но братья продолжали нервничать, пока фотограф не сунул мне потихоньку свой исправный фонарик взамен моего.
Высокая кукуруза чередовалась с каменистыми прогалинами. Место это, как мне потом сказал Атан, называется Матамеа — пасхальское имя планеты Марс. Я пытался хоть как-то сориентироваться, но в кромешном мраке за кругом света у самых ног ничего не видел, приметил только силуэты трех круглых вершин на фоне звездного неба. Одна возвышалась впереди, две другие — справа от нас.
Шесть человек молча шагали в ночи — странное шествие, причудливое смешение прошлого и настоящего… Я возглавлял колонну, неся в ультрасовременной сумке тетрадь с древними письменами, а в почтовом мешке с печатью Королевского норвежского департамента иностранных дел — осклабившийся каменный череп. За мной, с фотоаппаратурой и пустыми коробками, гуськом шатали остальные.
На поляне с высокой жухлой травой Атан шепотом попросил меня остановиться и выключить фонарик. Эстеван отошел влево шагов на пятьдесят и, стоя спиной к нам, медленно заговорил на полинезийском языке. Хотя он явно сдерживал голос, речь его как-то особенно звонко разносилась в ночи, в ней была размеренная певучесть. Да и к чему повышать голос, если в траве перед ним не было ни души, только его спина черным силуэтом выступала на фоне звездного неба на западе. С округлившимися глазами Атан прошептал, что брат обращается к местным аку-аку, чтобы заручиться их благоволением. Возвратившись к нам, «деревенский шкипер» строго-настрого велел всем говорить только шепотом, когда мы сойдем с тропы. И ни в коем случае нельзя улыбаться, лицо все время должно быть серьезным.
Снова меня попросили идти первым примерно туда, где произносил свой монолог Эстеван. Мы шли по редкой высокой траве, пока «деревенский шкипер» не остановился. Присев на корточки, он стал раскапывать руками песок. Я увидел блестящий зеленый банановый лист и понял, что Таху-таху именно здесь побывала рано утром, чтобы сделать так называемую уму — полинезийскую земляную печь. Под зеленым листом лежал другой, потемнее и посочнее, за ним еще и еще, и вот показалось белое мясо курицы, запеченной вместе с тремя бататами, а наших ноздрей коснулся чудесный запах, от которого у меня сразу появились слюнки во рту. Вся ночь обрела какой-то особый аромат…
Пока раскрывалась печь, Атан сидел как на иголках, а убедившись, что курица и гарнир удались, облегченно вздохнул. Земляная печь Таху-таху сработала на славу — это добрая примета!
Сидя на корточках вокруг уму, мы благоговейно вдыхали восхитительный запах. Шепотом мне предложили отломить у курицы жирную гузку и съесть ее, говоря при этом вслух на рапануйском языке:
— Хекаи ите уму паре хаонга такапу Ханау эепе каи норуэго.
Как я потом убедился, пасхальцы сами не знают перевода некоторых старинных слов этой формулы. А общий смысл ее: съедим приготовленное в норвежской земляной печи «длинноухих» и обретем силу мана, чтобы войти в пещеру.
Братья все еще продолжали нервничать, и я из кожи вон лез, стараясь, во-первых, верно прочесть не совсем вразумительную скороговорку, во-вторых, не посрамить своих учителей по зоологии и разобраться в анатомии скорченной и общипанной курицы. Наконец мне удалось нащупать ту самую часть, где находится гузка. Кстати, потом я обратил внимание, что почему-то голова и лапы курицы не были отрезаны. Сломанные в суставах ноги были прижаты к тушке снизу, а шея с головой положены набок. Только клюв был отсечен у основания; я вспомнил рассказ бургомистра о том, что, поколдовав над куриным клювом, можно погубить своего врага…
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
