— Пошел вон из моей машины! — заорала я, заглушая музыку.
— Заткнись, сука, — сказал Паки. — Если хочешь увидеть живым своего гребаного братца, езжай, куда укажу.
— Моего брата?
— У тебя разве его не было? — с ухмылкой он ткнул пальцем назад. — Оглянись!
Из следовавшей за нами белой машины показалась чья-то рука. В ней развевался шикарный галстук Фрэнсиса.
— Узнаешь ошейник своего братишки? Он там на заднем сиденье, гостит у моих ребят.
— Чего тебе надо от меня, Паки? — спросила я.
— Пока только одно: остановись вон там, возле мотеля, видишь? И спокойненько пересядь к нам в машину. Мне не слишком нравится твой музыкальный вкус, и, кроме того, у нас кондиционер.
Мне оставалось только подчиниться. Я остановилась возле небольшого миртового дерева, мы вышли, я заперла машину — все под его неусыпным наблюдением. Сумку бросила в машине на случай, если полиция заинтересуется: тогда они должны понять, что я оставила тачку не по своей воле.
Мы направились к белому авто, припарковавшемуся поодаль, стекла были тонированные, я не могла видеть, кто там и что меня может ожидать. Паки шел рядом почти танцующей походкой — так радовался, что мы у него в руках и он может посчитаться. У меня же не было ни времени, ни возможности сообразить, как себя вести и вообще что делать.
Только мы приблизились к белой машине, задняя дверца открылась, оттуда вышел один из громил с отнюдь не дружеским видом. В глубине я увидела Фрэнсиса, он поднял голову, и я еле сдержала крик ужаса: под глазом и на скуле у него были огромные синяки, нос распух. Может быть, даже сломан.
Я повернулась к Паки.
— Ты… свинья! Ответишь за это!
Глыба из мышц схватила меня и затолкала в машину. Я врезалась прямо во Фрэнсиса, и тот охнул. Паки треснул меня по голове, я тоже охнула и тут же прикусила губу, чтобы не разреветься.
— Фрэнсис, что с тобой? — негромко проговорила я, увидев, что у брата связаны и руки, и ноги.
— Фрэнсис? — с подозрением откликнулся Паки с переднего сиденья.
— Мое детское прозвище, — сквозь зубы объяснил мой брат. — Так меня до сих пор называют самые близкие.
Лишь тогда я сообразила, какую глупость сморозила. Если ко всему Паки поймет, что мы самозванцы и не имеем никакого отношения к Большому Лосю, нас ожидает верная смерть. Пока же этого может и не случиться, поскольку фамилия Лаватини все же для него кое-что значит. Впрочем, как видим, не слишком много.
— Ты понимаешь, Паки, чего творишь? — Я постаралась, чтобы в моем голосе звучала спокойная угроза. — У тебя работает соображалка? Если бы его отец увидел сейчас своего сына…
— Заткнись! — завопил Паки. — А вы что… со мной…
Я заметила, лицо у него налилось кровью, словно внезапно подскочила температура, а правая нога начала выбивать дробь.
— Заткнись, — повторил он уже гораздо тише и обратился к одному из охранников: — Достань мой кокнар.
Тот полез во внутренний карман и вытащил пластиковый пакетик.
— Босс, — сказал другой громила, — может, это не лучшая идея… с ними…
— Заткнись! — в третий раз взвизгнул Паки, и в его руке блеснул пистолет.
Разошелся, с ужасом подумала я. Что он еще выкинет? Перестреляет нас всех подряд?
Но пистолет исчез так же быстро, как появился, Паки выхватил пакет у охранника и погрузил нос в темный порошок. Вот откуда он черпал смелость — из кокаина. Однако нам от этого не легче.
Некоторое время все молчали. Паки блаженно откинулся на спинку сиденья. Я снова взглянула на Фрэнсиса. Тот неотрывно смотрел в спину Паки, в глазах у него горела ненависть. Таким я его никогда не видела. Впрочем, он и сам никогда не видел, не мог даже представить себя в такой ситуации.
Паки снова повернулся к нам. Лицо у него было удовлетворенное, спокойное, чтобы не сказать дружелюбное.
— Не надо ссориться с Коццоне, — сказал он. — Не надо наступать нам на хвост, кто бы ты ни был.
Мы уже ехали… Куда? Насколько я могла понять, город кончился, впереди были мили и мили сельских дорог, болотистых перелесков, где домика не увидишь, не то что человека. Особенно на таких топях.
Машину затрясло на рытвинах, я вся похолодела. Так вот что он задумал… Поэтому, наверное, и не завязал нам глаза, не уложил на днище машины. Ему все равно, знаем мы, куда едем, или нет. Ведь обратного пути для нас не будет.
Паки тем временем что-то говорил:
— … Когда вас ведут со связанными руками по психушке… Знаете, что это такое? Что за удовольствие?
Я совершенно искренне замотала головой, попыталась изобразить сочувствие.
— Конечно, кошмар, — сказала я. — Но если вы подумаете о том положении, в которое мы тогда попали, то поймете: мы нашли лучший выход. Во всяком случае, мирный.
Паки с подозрением воззрился на меня:
— Чего ты городишь?
— Очень просто, — ответила я, не зная, что говорить дальше. Мне было тошно, страшно — за себя, за Фрэнсиса, которого я, проклятая дура, втянула во все эти дела. — Потому что… — повторила я.
Мой дорогой братец, избитый, но не потерявший духа, перехватил инициативу.
— Чего тут не понимать? — сказал он. — Как еще могли мы поступить? Посуди сам. Вы заманили нас в ловушку. В Нью-Йорке мы, конечно, повели бы себя по-другому, более, как бы сказать, цивилизованно. Но здесь, в джунглях Флориды, где у нас почти никого нет под рукой, пришлось что-то изобретать на месте. Ты усек?
Судя по виду Паки, он ничего не “усек”, и я, по правде говоря, тоже, но останавливаться было нельзя. Вот уж воистину промедление смерти подобно.
Поэтому я опять начала говорить:
— Мы ведь с вашим синдикатом толком не знакомы, верно, Паки? И с вашими приемами тоже. Кто знал, может, вы собирались нас пришить прямо на веранде ресторана? Ты ведь сразу продемонстрировал нам двух своих боевиков — что мы должны были подумать? А если твой способ защиты — нападение? Да еще с помощью этих… — я решила польстить громилам, — силачей. Разве нам с ними справиться? Вот и пришлось защищаться мирными способами.
Моя речь заставила Паки призадуматься, я это видела. Он не отвечал и делал, как мне кажется, правильно: потому что скажи он, что ничего не намеревался с нами сотворить, — и его громилы, чего доброго, посчитали бы его глупцом или трусом, а признайся, что хотел, — получится, мы были правы, упредив его.
Я заполнила паузу новым откровением:
— Не стала бы объясняться с тобой, если бы ты был какой-нибудь шестеркой. Но ты человек серьезный, потому должен понять… Лось-младший… — я повернулась к Фрэнсису, — он не даст соврать, сказал мне тогда: если вы нападете, он убьет тебя. Но тут же мы подумали и сказали себе: нельзя, чтобы наши семьи вот так, с бухты-барахты, вступили в смертельную вражду, развязали междоусобную войну. Разве старшие нас одобрят?.. Особенно сейчас, в такое трудное время…
