— Нет.
— Давай еще раз.
— Давай.
Корабль снова оказался на середине. Оба сосредоточились. Парусник, растерявшись, метался рывками то в одну, то в другую сторону. Через две минуты Лева начал одолевать, и корабль медленно двинулся в сторону Клементины. Она откинула прядку со лба и выпрямилась.
— Ну, теперь убедилась, Фома-невера?
— Нет. — Клементина задумалась, глядя в какую-то точку на воде. — Лева, ты меня надул.
— Я? Никогда в жизни.
— Надул. Ты надул меня в первый раз. Тогда, у меня дома.
— А? Тогда? Тогда надул.
— Зачем?
— А чего ты? Я та, которая то, да я та, которая се… — передразнил Лева. — А я кто? Урод, и еще буду тут выступать. Я выиграю, а ты меня выставишь.
Клементина вздохнула:
— Покажи еще раз свою фотографию.
Лева сходил за снимком и выложил перед ней на стол.
— Да. Пожалуй, что так оно и есть. Это лицо настоящее.
— Но точно такого не получится. Они не смогут.
— Но точно такого и не надо, — возразила Клементина. — Ты же за это время изменился. В лучшую сторону.
— Ты очень умная, — согласился с ней Лева. — Завтра будем учиться пулю расписывать.
Клементина рассеянно кивнула в ответ, продолжая разглядывать его фото.
Наутро в доме полковника Миронова был радостный переполох, девчонки не пошли в школу, и счастливое воссоединение состоялось. Но полковник при этом не присутствовал. Более того, вечером ни тот ни другой не проявили радости, увидев друг друга. Сухо поздоровались и разошлись по комнатам. Мать семейства поняла, что между ними пробежала черная кошка, что случалось редко, но всегда по серьезным поводам. В доме открылся внутренний фронт, и в воздухе повисло напряжение.
Вечером Ирине неожиданно позвонила Клементина, предложив встретиться. Ира согласилась, она все равно собиралась прогуляться, да и просто хотелось с кем-нибудь поговорить спокойно. Подруг у нее не было, и душевные смуты она привыкла носить в себе. Клементина ей очень обрадовалась и смутила своей ласковой приветливостью: что-то с ней явно произошло хорошее, но Ире было недосуг разбираться.
— Как ты здесь оказалась? — поинтересовалась она.
— Переехала. Помните человека по имени Лев? Он позвал меня, я помогаю им с братом на строительстве. Еду готовлю, продукты покупаю.
— Не тяжело?
— Совсем нет. Яков Александрович, Левин брат, просил передавать вам поклон, если встретимся.
— Яков Александрович? — Ирина поморщилась. Ей было не до Якова Александровича, ее снова мучил Алексей. Все это время она себя морочила, да так искусно, что и других ввела в заблуждение. Якова, отца, теперь Клементина тоже знает об их отношениях. Ее фотография красуется на набережной в его фотоателье, зачем все это, господи?
— Передавай и ему поклон… Пусть извинит, если сможет, но у меня обстоятельства переменились. Есть проблема, только это не для передачи. Муж мой появился, а я перед ним пасую. Не знаю, что это… Как собака за палкой, бросаюсь исполнять его желания. Не могу с этим справиться, хотя очень с собой борюсь. Можешь только передать Якову Александровичу, что вернулся мой муж. Он в курсе дела.
— А может, и не надо, — заметила Клементина.
— Что не надо? Передавать?
— Нет, справляться с собой. Иногда нужно отпустить все на волю, а потом следить за знаками судьбы.
— Как это?
— Могу рассказать, но это долго.
— Рассказывай, — решила Ира. — Если не замерзла.
И Клементина принялась рассказывать теорию, наполовину вычитанную, наполовину придуманную, но, в сущности, читаешь то, что тебе хочется узнать. Это тоже знак согласия или несогласия. Книга выбирает читателя, а его дело, как с ней поступить. Клементина собрала из букв, присвоила, жила по этим законам, и они ее не подводили.
— Мне это не подходит, — подумала вслух Ира. — Я не умею перекладывать решения. — Она вздохнула. — Мне надо все решать самой.
— А ваш муж…
— Что мой муж?
Клементина помолчала.
— Я даже боюсь спрашивать. Вы вздрогнули. Это телесный знак несогласия. Если один человек вздрагивает при упоминании о другом, что тут хорошего?
— Со стороны все видно. Но я-то нахожусь не снаружи, а внутри. Мне, чтобы оценить, надо выйти на волю. А я не хочу этого, боюсь и не хочу. Боюсь утраты. Если долго жить хорошо, а потом все потерять, то хорошее держит. Человек должен очень много сделать, чтобы уничтожить память. Она живучая.
— Сколько? — спросила Клементина. — Сколько он должен сделать?
— Много, пока не истребит надежду.
— Но ведь бывают же главные вещи. Например, уход.
— Уход — не зло, а просто утрата, урон. Вот и ищешь ему оправданья. Себя винишь.
— Нет, не понимаю, — созналась Клементина, — не могу этого понять. Это как с Юлей. Ее сколько ни роняют наземь, она поднимается и снова. Павел Иванович из нее мочалки крутит, и ничего. Она выкарабкивается.
— Слушай. Меня кто-то запер в подвале ночью, там, в доме. Юля не могла?
— Вообще-то это в ее духе. Если что не по вкусу — запросто. А чем кончилось?
— Я выбралась через окно. Мало приятного.
— А меня допрашивали. Тоже мало приятного.
— Да. Съездили на день рожденья.
— Это, между прочим, тоже знак. Место плохое.
— Не знаю, хорошее или плохое. Увидим. Все осложнилось.
— Приезжайте к нам завтра, — предложила Клементина. — Я в семь часов обычно готовлю ужин. У нас душевно, вы не пожалеете. Вино хорошее, и компания неплохая. Там нет дурных знаков.
— Может быть, — вздохнула Ира. Она жалела о тех временах, когда Яков Александрович был просто ее спутником в дороге. Не надо было кокетничать, раз привязана, как каторжник к ядру или пьяница к бутылке. Они попрощались у Ирининого дома, но потом она решила проводить Клементину до автобусной остановки в сторону Загородного шоссе и вернулась домой, немного успокоившись. Хорошо иметь человека, с которым можно поговорить. Клементина так спокойна и уверенна, что само ее присутствие действует благотворно. Ира мысленно поблагодарила девушку и зашла поцеловать перед сном девчонок.
Глава 26 Знаки согласия
Утром Ирину вызвонил Саша.
— Как круиз? — спросил он.
— Нормально.
— Отдохнула?
— Если можно так сказать.
— Рассказать не хочешь?
— Нет.
— Ты что вечером делаешь?
