На Оксфорд-стрит то и дело слышалось: «Кровь пролилась на площади! Жутчайшее убийство! О благородный лорд, павший жертвой! И небо, и земля скорбят о нем!»
Семья убитого была избавлена от необходимости появляться на публике. Слуга, приближенный к семье покойного, подтвердил личность убитого во время вскрытия, которое проводили два хирурга из больницы Гая. Их пригласили в маленькую комнату на верхнем этаже полицейского участка на Бау-стрит. Общественность была вскоре проинформирована через вездесущих газетчиков об обстоятельствах, при которых обнаружили тело убитого: проходивший около полуночи по площади Блумсбери лакей заметил бездыханного лорда. Лицо убитого господина было в шрамах и царапинах, из чего можно было предположить, что перед смертью он пытался защитить себя. Причиной смерти, однако, стали многочисленные ножевые ранения и последовавшая вследствие этого потеря крови. Сам же лакей был накануне вечером в услужении одного герцога: заподозрить его в нечестных показаниях было трудно. Относительно орудия убийства возникли разногласия: одни утверждали, что лорд был заколот шпагой времен Наполеона, другие склонялись к мысли о том, что несчастный убит грошовым ножом, которые продают в трущобах Сент-Джиллса. Поблизости обнаружили известного в округе бродягу, который спал «как убитый» (так говорилось в одной заметке в «Таймс»). Его нашли в дальнем конце площади за кустами. Сообщалось также, что неподалеку от упомянутого выше человека подобрали не до конца определенное орудие убийства. Конечно, бродягу немедленно сопроводили в участок, хотя бы потому, что бродяжничество само по себе было правонарушением (особенно в районе площади Блумсбери, которая считалась вполне респектабельным местом). В качестве кого задержали этого человека — подозреваемого в убийстве или попрошайки, осталось неясным, однако перспективы несчастного в любом случае казались незавидными.
В огромном доме на площади Гросвенор шторы были плотно закрыты, а большая входная дверь заперта на замок. Назойливых любителей разузнать побольше выпроваживали от входа три констебля. В комнатах царили мрак и тишина: задернутые шторы, закрытые двери, роскошные, хранящие следы богатства темные комнаты, и неожиданный бой часов. В огромной гостиной на первом этаже, пропахшей медикаментами и алкоголем (хотя, возможно, запах алкоголя исходил от вечно открытых склянок с лекарствами), находился низкорослый глава клана, погруженный в ипохондрию, — герцог Ланнефид. Он возлежал на большом диване, на подушках, отчего его маленькая фигурка казалась еще меньше. Его переполняли эмоции: какой скандал, какой стыд, какая потеря, какое неудобное стечение обстоятельств! Семья даже не могла заняться приготовлением к похоронам, поскольку тело лорда Моргана Эллиса все еще находилось в участке, где над ним колдовали хирурги и полисмены.
Позже, когда этот ужасный день подходил к концу, в дом на площади Гросвенор допустили (хотя и неохотно) инспектора полиции и констебля; инспектор представился господином Риверсом из нового детективного департамента полиции Метрополитен, а констебль — господином Форрестом, его помощником. Инспектор держал в руках маленький незаметный сверток, завернутый в газету.
Накануне инспектор, обратившись к своему помощнику, довольно небрежно бросил необычную фразу: «Я всегда ищу горе». Констебль, скорее, ожидал, что его пошлют искать отпечатки пальцев или клочки одежды, а не горе, однако инспектор Риверс имел репутацию гения расследований, а у констеблей пользовался глубоким уважением. Двое полицейских выдержали плохо скрываемое презрение лакеев, пока вели беседы с другими слугами, а их было не менее двадцати. Все показания в основном совпадали: лорд Морган Эллис вышел из дома накануне вечером около семи часов. Если в семье и имелись секреты, то о них не вспоминали. После этого полисменам пришлось выслушать оскорбления от самого герцога, который принял их в гостиной, временно превращенной в лазарет.
— Вы нездоровы, милорд? — вежливо поинтересовался инспектор Риверс, входя в комнату.
В ответ раздался возмущенный крик. После такого неприятного начала полисменам было обещано, что их выкинут с работы и герцог лично об этом позаботится, если тело лорда Моргана не выдадут немедленно семье, которая, в силу своего знатного положения, не привыкла плясать под дудку каких-то хирургов-шарлатанов. И так далее в том же духе. Инспектор и его помощник стоически выдержали эту атаку, продолжая стоять в дверях. Решив сделать паузу и выпить чего-нибудь освежающего, герцог махнул слуге, который тотчас принес ему виски, а инспектор Риверс, воспользовавшись заминкой, прошел дальше в гостиную. Он спросил, можно ли ему поговорить с другими членами семьи.
— Что, черт побери?! Немедленно убирайтесь вон! — осыпая Риверса проклятиями, прорычал герцог и дал знак слуге налить еще виски.
Он считал себя выше закона, ему не о чем было говорить с обычными людьми, которых по ошибке допустили на порог его временной спальни. Возможно, его возмутительное хамство и было горем, которое требовалось найти, — кто знает?
В комнате установилась тишина. Было очень холодно: огонь в камине, казалось, не согревал, а лишь на мгновение обжигал воздух, пропитанный запахом лекарств. Инспектор и его помощник рассматривали картины на стенах: битвы, замки, изысканный портрет Уильяма IV (как будто новая юная королева не взошла до сих пор на трон). И вдруг они заметили какое-то движение: юноша, светловолосый, небольшого роста, направлялся в дальний угол комнаты, в которой все шторы были плотно задернуты. Добравшись до места, он быстро склонился над шахматной доской, и только маленькая лампа освещала поле игры. Наверное, это и был нынешний наследник герцога Ланнефида, новый лорд Эллис, которого звали Морган. Старик не заметил его появления, а полисмены не стали акцентировать на этом внимания.
— Я прошу прощения у вашей светлости, — произнес наконец инспектор, — за то что беспокою вас в столь трудный для вашей семьи час. Я хочу заверить вас, что тело вашего сына будет возвращено вам сразу после соблюдения всех необходимых в такого рода случаях формальностей. А пока, боюсь, нам придется попросить позволения побеседовать с вашей невесткой и ее детьми, так же как и разрешения поговорить лично с вами.
По тому, как юноша склонил голову над доской, инспектор мог предположить, что он внимательно слушает.
— Нет никакой необходимости разговаривать с кем бы то ни было в этом доме. А зачем вам надо говорить со мной и тратить попусту время, я просто не могу себе представить! Я болен! Я болен — только посмотрите на меня! Я не могу даже ходить! Почему этот парень застыл в дверях?
— Как я уже объяснил вам, это мой помощник, сэр, его имя констебль Форрест.
Герцог бросил на молодого человека испепеляющий взгляд (инспектор лично был этому свидетелем), и констебль даже сделал шаг назад, но все же остался на своем посту. Инспектор Риверс тихо вздохнул. Во времена его молодости констебли с большим пиететом относились к представителям знати, взирая на них с благоговейным восхищением. Однако он уже давно придерживался иной точки зрения, осознав, что для многих аристократов все остальные люди были лишь вырезанными из картона фигурками, а не живыми думающими существами. Он не стал бы принижать свою профессию, думая о знатных фамилиях с равным презрением. Этот низкорослый толстяк с перевязанными бинтами коленями, пьющий виски и чертыхающийся через слово, казался инспектору каким-то сценическим персонажем, а не реальным человеком, однако инспектор давно уже привык к тому, что аристократы вели совершенно иной образ жизни и свято верили в то, что правила, которым подчиняются все, на них не распространяются.
