Глава 30. ПРОЩАЙ, МИЛЫЙ
Адапа брел по улице. Шум, многократно усиленный воспаленным слухом, сводил с ума. Лихорадка, от которой он едва не умер, еще не ушла окончательно. Он был слаб телом, немощен и одинок духом. Порой Адапа жалел, что не умер, это было бы правильно, ведь все испытания, болезни даются богатым за тяжелые проступки.
Он чувствовал, что мог бы ненавидеть отца, Иштар-умми, но на ненависть не было сил.
По утрам он уходил, бродил по улицам, напряженно думал об одном и том же. Мысль словно замкнулась в кольцо; было слово — Ламассатум. Это имя — ключ ко всему.
Однажды Адапа уснул в тени каких-то бочек, поставленных одна на другую. Солдат разбудил его пинком. Адапа видел недоумение на лице гвардейца — дорогое платье все в грязи и пыли, золотая печатка на правой руке. Адапа потер ушибленное плечо. Сказал только:
— Благодарю, — и побрел по узкой улице со ступенчатым тротуаром, где чередовались полосы света и тени.
В один из вечеров, когда Адапа пришел домой, едва держась на ногах от усталости, Набу-лишир позвал его к себе. Он до сих пор оставался в дневном платье с отличительными знаками государственного судьи. Адапа повиновался. Закрыв дверь, он наткнулся на яростный взгляд отца, как на кирпичную стену.
— Мне сказали, — произнес Набу-лишир, разделяя слова, — что ты не посещаешь школу Эсагилы. Адапа не ответил.
— Более того, — продолжал Набу-лишир, — тебя видели на улицах. Уважаемые люди приветствуют тебя, а ты не отвечаешь на поклон. Тебя видят в непотребных местах, бедняцких кварталах! Что ты молчишь?
— Отец, — сказал Адапа. — Я устал и голоден. Можно, я сяду? Зачем тебе мои объяснения? Все, что хотел знать, ты уже узнал, и даже сделал какие-то выводы, правда? Думаешь, я не заметил, что человек ходит за мной?
— Я не желаю, чтобы злые языки болтали, будто мой сын недостоин своего отца.
— О боги! Можешь ты хоть на час забыть о себе?
— Как ты смеешь, щенок, паршивая овца, сын гиены?! — закричал Набу-лишир, наливаясь краской.
— Беда твоя в том, отец, что ты слишком зависим от чужого мнения. А мне плевать на твоих уважаемых людей, я их знать не знаю. Если ты еще раз назовешь меня сыном гиены, я буду считать, что ты оскорбил мою мать, и уже не спущу, как в это раз.
Набу-лишир стоял, словно громом пораженный, то краснея, то покрываясь смертельной бледностью. Он не узнавал сына. Адапа, обычно вспыльчивый, сейчас был спокоен. Судья вдруг с изумлением увидел, что на лице сына лежит печать страдания. Растерянность, вот что почувствовал Набу-лишир. Он и не заметил, когда Адапа стал чужим. Неужели он, взрослый человек, все еще горюет по матери?
— Что с тобой происходит? — спросил судья, немного успокоившись.
Адапа не ответил.
— Ты что, оглох? — не выдержал Набу-лишир.
Адапа встал и пошел к выходу. У двери, не оборачиваясь, все же не отказал себе в удовольствии бросить:
— Ничего.
Наутро за ранним завтраком Набу-лишир спросил:
— Где ты спал этой ночью?
— Дома, — равнодушно ответил Адапа.
— Мне это известно. Спал ли ты со своей женой?
— Отец, это моя жена, и мне решать, спать с ней или за стенкой.
Набу-лишир побледнел, губы его задрожали. Последнее время он не мог разговаривать с сыном. Любая попытка общения заканчивалась скандалом.
«Нет, на этот раз я все выясню, — сказал он себе. — Я не позволю щенку взять над собой верх».
Судья отпил глоток воды, поставил серебряный кубок на стол.
— Адапа, я не понимаю твоего поведения, — сказал Набу-лишир. — Все, что я делал, было только ради тебя, Я заботился о тебе, как мог. Особенно после смерти мамы…
— Не надо, — прервал отца Адапа, даже не взглянув на него.
— О маме? — Набу-лишир держался из последних сил. — Хорошо, поговорим о другом. У тебя выдающиеся способности, ты умен, ты оставил далеко позади своих сверстников. Успешная карьера во дворце — вот что ждет тебя, сын. Нет никаких препятствий для достижения цели.
— Почему ты думаешь, что моя цель — всю жизнь пресмыкаться во дворце?
Набу-лишир выронил ложку. На ветке граната чирикнула какая-то птаха и, сорвавшись, унеслась.
— Вместо того чтобы посещать высшую школу, ты болтаешься в кварталах Нового города, среди простолюдинов, глядишь на этот скот. Тебя больше привлекает такая жизнь? Ты отвернулся от своей жены. Неблагодарный. О такой красивой женщине может мечтать любой мужчина. А вместо этого…
— А вместо этого она забыта, одинока, несчастна, — продолжил Адапа. — Ты не подумал о том, что и ей ты сломал жизнь?
— Что ты говоришь? Одумайся!
— Мне жаль Иштар-умми, но это все, что я испытываю к ней. Я не смогу полюбить ее.
— Но она носит твоего ребенка!
— Так уж вышло.
— Дурак!
Адапа вскинул глаза. Набу-лишир потер грудь, не хватало воздуха. Холодный, слепой взгляд сына пугал.
— Я больше не позволю тебе бродить по улицам, — проговорил судья. — Ты займешься делом. Все плохое пройдет, сын, а если нет — я выбью из тебя дурь! Ты опустился, сам на себя не похож. Ты не брит!
Адапа потер ладонью подбородок, рассеяно улыбнулся.
— Отпущу бороду.
Набу-лишир: в бешенстве хватил кулаком по столу.
— Не о чем говорить! Будешь делать, что я скажу!
Адапа покачал головой.
— Прокляну! — заревел судья.
— Я уже проклят. Все, что я делал, что сделаю потом — ничего не значит. Дым. Я утратил самое главное. Поймешь ли ты меня? Я трус, отец, теперь я это знаю. Я не должен был жениться.
— Ты сошел с ума. — Набу-лишир выпучил глаза. — Опасный безумец!
— Мне неинтересно жить. Я виноват перед Иштар-умми. Не хочу окончательно погубить ее. Я говорил и повторяю: я дам ей развод.
— Замолчи! — Набу-лишир потряс кулаком. — Я заставлю тебя замолчать!
— Ты спрашивал, нет ли у меня возлюбленной. Я ответил, что нет. Я солгал, опять же из трусости. Теперь говорю тебе; я люблю одну девушку, она — моя жизнь. Ты отнял ее у меня.
— Вон! — закричал Набу-лишир.
— Хорошо, уйду, — Адапа поднялся.
— Вон отсюда, шакал! Убирайся!
Набу-лишир потерял голову от отчаяния. Адапа прошел через двор, завешанный теплыми солнечными вуалями, хлопнул внешней дверью. Вслед ему неслись проклятия:
— Я заставлю тебя, слышишь?! Заставлю!
Вышел ливиец убрать со стола. Набу-лишир в сердцах швырнул в него кувшин. Промахнулся. Дрожащими руками раб стал собирать осколки. Покачиваясь, судья ушел в дом.
