Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
Настя уже и к костру атаманскому не присаживалась, так, проходила мимо, делая вид, что занята какими-то своими женскими делами, гордо голову вскидывала, хотя, казалось бы, какая в дочке посадского гордость – а вот поди ж ты, была!
Вечером болтала с другими девчонками, учила с Маюни язык, даже по ночам грустить себе не позволяла, лишь иногда, упав в траву, рыдала, не сдерживая больше давно просившихся на глаза слез. В голову все чаще лезли разные нехорошие мысли, одна дурнее другой. Настя прекрасно понимала всю их дурость, но ничего поделать с собой не могла – ведь ей, как любой другой девушке, очень хотелось любить и быть любимой, и вот, вроде бы, казалось все складывалось, все именно к этому и шло – да вот на тебе! Оборвалось, будто и не было. Ну как тут не зарыдать? Не на людях, нет, а вот так, наедине с собою, в кусточках…
Может, есть у него кто другой… другая? Нашел себе кого из язычниц – эти-то черноокие греховодницы не стесняются, честь девичью не блюдут… потому что у их народа совсем другие понятия о чести. Так рассказал Маюни…
Настя усмехнулась сквозь слезы: тоже мне, честь! Ложиться с кем ни попадя. Нет! Она-то так не могла! Ах, Иване, Иване…
– Настя! Настя-а-а-а! – послышались за спиной крики.
Маюни кричал, больше некому, заниматься звал. Вот ведь псинище мелкий, погрустить-поплакать не даст… Обойдется! Пусть Аючей да других греховодниц русской речи учит… Да Устинью свою.
Вспомнив Устинью, Настасья вдруг застеснялась своих слез, своего, быть может, надуманного горя, не шедшего ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю Устиньи. Всхлипнув в последний раз, Настя вытерла глаза рукавом, подумав, а смогла бы она вот так, как бедная Устинья, после всего случившегося жить? Тяжело приходилось несчастной, что уж тут говорить, куда тяжелей, чем сейчас ей самой. И все же Устинья – Ус-нэ – находила в себе силы, даже потихоньку вспоминала, что такое веселый смех.
Вот ведь бедолага! А уж ей-то, Насте, грустить вообще грех. Самый настоящий!
– Маюни! – вскочив на ноги, закричала девчонка. – Устинья-а-а! Здесь я, здесь. Иду уже.
Все четверо учеников расселись, как всегда, на одном из стругов: Маюни, за старшего, – на корме, девчонки – Настя, Устинья, Аючей – внизу, на банках гребцов.
– Аючей сегодня начнет, – улыбнулся внимающим девам отрок. – Кое-что расскажет, а я вам перескажу. – Ну, начинай, Аючей, что сидишь-то?
– Ой! – Задумавшаяся о чем-то своем девушка быстро пришла в себя и промолвила: – Я ерв.
– Хозяин земли, – тут же перевел остяк.
– Ид ерв.
– Хозяин воды.
– Яха ерв.
– Хозяин реки.
– Ишь ты! – Настя подняла голову. – Ведь и по-вашему, по-остяцки, «ях» – «река», я помню. Выходит, ваша речь на ненэй-ненэцкую походит?
– Некоторые слова, – соглашаясь, кивнул Маюни. – Самые древние, да и то не все, да-а. Вот, к примеру, помните, как по-нашему «лес» будет?
– Мисс, – пожала плечами Устинья. – Простое слово, что тут помнить-то? «Мисс» – «лес» по-вашему.
Отрок довольно кивнул:
– Правильно. А у ненэй-ненэць «лес» – «пэдара» будет. Совсем не похоже на то, как по-нашему.
– Да, – вздохнула Настя. – Не похоже. Маюни, ты ведь волхвуешь, да?
– Я шаман и внук шамана! – Остяк с гордостью вскинул руки. – А что?
– Так… – поправив каштановые локоны, девушка отмахнулась, словно так просто спросила, невзначай, от нечего делать.
А вот Устинья кое-что поняла, догадалась – то Настена по глазам ее синим увидела. Как закончили ученье, отвела Настю в сторону да шепнула тихо:
– Что? С Иваном не так?
Настена вспыхнула было:
– Твое какое… – Но, вспомнив Устиньино горе, язык прикусила, утихла. Лишь плечиком повела: – Так, не так… прошло все уж.
– Не горюй! – утешила Ус-нэ… да, Ус-нэ – именно так почему-то назвал эту девушку Маюни.
Так «нэ» у остяков и значило – «девушка».
– Не горюй, говорю. Я ведь вижу, как тайком атаман на тебя поглядывает да вздыхает. Только виду старается не подавать. Ну а как ему себя вести прикажешь? Всех строжит, а сам…
– Ладно. – Обняв Устинью, Настя едва удержалась, чтобы снова не разрыдаться. – Благодарствую за утешение. Может, к костру какому пойдем сядем? Песен… ну, не споем, так послушаем.
– Ой…
Устинья мгновенно замкнулась, спряталась, словно улитка, в раковину, глаза опустила – мол, шла бы ты… Кто, может, и ушел бы, да только не Настя! Не на такую напала, шалишь!
– Пойдем, пойдем, посидим… ну же! Хочешь, так просто за деревьями у костра постоим… послушаем.
– Ну… – Устинья развела руками. – Разве что за деревьями…
– Вот и славно, подруженька! Вот и пойдем. Побежали!
…С каждым днем становилось все жарче. Душные испарения поднимались по утрам от многочисленных проток, болот и озер, стояли желтым маревом, окутывая струги и плывущих на них людей влажной, словно в бане, жарою. Рыбы в протоках стало заметно меньше, скорее всего поели коркодилы да мелкие водные ящеры, правда, Ондрейко Усов, сменившись как-то с караула, божился, что видел ползущую в реку огромную змеищу.
– Такая вот, словно бревно! – разводил Ондрейко руками.
Казаки смеялись, за глаза звали Усова вралем, позабыли, видать, драконов. А вот атаман не забывал, хоть и давненько уже не показывались зубастые, верно, потому, что струги почти все время шли морем, вдоль берега, где было вполне прохладно, и лишь только теперь, последние три дня, углубились в протоки – встречь колдовскому солнцу.
Кругом росли высоченные лиственницы, дубы и кедры, а подлесок оказался настолько густым, что невозможно стало разглядеть удобное для ночлега местечко. Заросли орешника, бузины, ивы, дрока, огромные – в два человеческих роста – папоротники и не уступавший им по размерам тростник – все это вызывало настороженность, а кое-кого так и просто пугало.
– Ишь, разрослися, – поглядывая на заросли, крестился Афоня Спаси Господи. – Ой не к добру, ой не к добру!
Слава богу, драконов не было, так же как травоядных «коровищ»-ящериц, правда, по ночам в лесу кто-то злобно рычал.
А как-то утром…
Висевшее в небе колдовское солнце уже начинало пульсировать, раскаляться, небо на востоке светлело, окрашиваясь алым цветом зари. Причалившие к берегу небольшого, вытянутого в длину озера струги отражались в спокойной воде, на берегу догорали разложенные еще с вечера костры, шаяли светло-фиолетовыми углями, вокруг начинали щебетать птицы, летали стрекозы, зажужжал откуда-то взявшийся шмель.
Поглядев на небо, Ондрейко Усов задумчиво почесал бородку и улыбнулся: ночка-то спокойно прошла, слава Господу! Еще немного – и надо окликнуть караульщиков, разбудить казаков, как только покажется истинное, родное, солнышко – а того уж недолго осталось ждать.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
