Глава XVIПилат боится
Следующий день был кануном праздника Пасхи. К моему удивлению, меня с самого утра вызвали к Пилату. Посланный сказал, что это срочно. Я поспешил в преторию. Неужели Пилат решился объявить амнистию? Или ему стало известно о моих связях с Вараввой? От самых черных мыслей я переходил к надежде, а потом мною вновь овладевали мрачные предчувствия. Начинавшийся день был плохим днем. Лучше бы его в моей жизни не было вовсе.
Пилат выглядел сосредоточенным. Он приветливо поздоровался со мной и провел в маленькую комнату, свет в которую проникал сквозь единственное окно. Его личная стража осталась за дверью. Он сказал, что позовет их, а пока велел ждать. Судя по всему, предстоящий разговор не предназначался для посторонних ушей. Когда мы остались одни, он начал:
– Я с интересом ознакомился с твоим предложением об амнистии и списании долгов. Оно напомнило мне идеи, сторонником которых я был в юности, – Солона, простившего долги гражданам Афин, наших Гракхи, боровших за смягчение социального неравенства.[235]Ты видишь, я не просто взял и отмел твои предложения. Но к делу: всеобщая амнистия превышает мою компетенцию. Это был бы шаг тaкой общественной значимости, что о нем должен объявить. лишь сам император.
Я не смог скрыть своего разочарования. Пилат заговорил дальше:
– Однако в моей власти остается амнистия в отдельных случаях. К трем зелотам, схваченным пару дней назад, добавился еще один арестованный. Сегодня ночью состоялся четвертый арест. Мне еще предстоит разбирательство. Ты знаешь этого человека. Я говорю об Иисусе из Назарета. Он подозревается в том, что подогревал мессианские настроения. Первосвященник считает, лучше будет решить его дело до праздника, пока он не вызвал большой смуты.
Известие глубоко потрясло меня. Они арестовали Иисуса! Сердце бешено колотилось. Я почувствовал дрожь во всем теле. Дело приняло угрожающий оборот.
Пилат продолжал:
– Я читал, что ты написал об Иисусе. Прочтя твои записи, я определил его в категорию неопасных. Философы и поэты должны иметь возможность жить в этой стране. Но если он претендует на роль мессии, тогда это уже угроза для государства!
Теперь каждое слово могло решить все. Как хорошо, что я перед тем не раз и не два прокрутил в уме аргументы, которые можно было привести в защиту Иисуса. Я начал с главного:
– Самое важное, чему учит Иисус, – это непротивление злу. И это еще не все. Если тебя ударят по правой щеке, ты должен подставить левую. Человек, проповедующий такое, не может представлять опасности!
Пилат остался непреклонен.
– Такое поведение не угрожает государству напрямую. Но оно может ввергнуть его в величайшую смуту – да, да! именно так, – перед ним государство может оказаться беспомощнее, чем перед целыми когортами восставших зелотов.
– Но если бы все в этой стране стали, как Иисус, тогда бы вовсе не осталось повстанцев! – возразил я.
– Меня научил собственный опыт. То, о чем ты говоришь, привел мне на память один случай, имевший далеко идущие последствия. Это произошло в самом начале моего правления.[236]Когда Тиберий назначил меня наместником в Иудею, я приказал ночью тайно ввезти в Иерусалим изображения императора, служившие нам знаменами. Наутро среди евреев поднялся страшный переполох. По их мнению, я растоптал ваш закон, запрещающий выставлять в городе чьи-либо изображения. Не только жители Иерусалима были вне себя от возмущения – крестьяне из соседних деревень собирались в толпы. Они устремились ко мне в Кесарию и стали молить меня убрать войсковые значки из Иерусалима и не посягать на законы их предков. Я воспротивился. Тогда они, кольцом окружив мой дворец, простерлись на земле лицом вниз и провели так пять дней и столько же ночей, не сходя с места. По прошествии нескольких дней я сел в свое судейское кресло на большом ипподроме и велел позвать народ, словно собираясь объявить им там о своем решении. Когда евреи пришли, я подал знак своим солдатам, чтобы те оцепили их. Евреи, увидев перед собой тройную шеренгу выстроившихся в боевой порядок солдат, онемели от ужаса. Я пригрозил, что велю изрубить их на куски, если они не пожелают смириться с изображениями императора, и уже кивнул солдатам, приказывая обнажить мечи. И тут евреи, как по уговору, пали всей толпой на землю подставили шеи и закричали, что скорее готовы умереть, чем нарушить закон предков. Потрясенный до глубины души их религиозным пылом, я велел убрать значки легионов из Иерусалима.
Андрей, мое вступление в должность здесь ознаменовалось поражением. И нанесли его мне не вооруженное войско и не коварные повстанцы – я отступил перед толпой безоружных людей. Они подставили мне не щеку – они подставили мне свои беззащитные шеи. Они предложили мне не просто ударить – они предложили мне убить их. Из-за такого неудачного начала передо мной возникло множество трудностей. Мне приходилось все время заботиться о своем авторитете. Поверь: перед людьми, которые демонстративно беззащитны, государство может оказаться беспомощнее, чем перед целыми легионами.
– Но разве не сказал Иисус из Назарета: «Не противьтесь злому»?
– Ага, он так говорил? Выходит, он сам не делает того, чему учит. Несколько дней назад он был замечен в беспорядках во дворе Храма. Выгонял торговцев, переворачивал столы менял и продавцов голубей. Это было насилие над вещами и людьми![237]А может быть, он все-таки зелот?
– Но ведь он недвусмысленно отделил себя от зелотов. Он же сказал: «Отдавай Цезарю Цезарево, а Богу – Богово».[238]
– Да, да. Я читал твой доклад, – в голосе Пилата послышалось легкое раздражение, – Но разве это аргумент? Разве история с монетой, о которой ты говоришь, – не отличная иллюстрация к тому инциденту в Храмовом дворе? Ведь там он набросился на менял! Менялы сидят во дворе и обменивают монеты всех прочих валют на те тирские, которыми только и можно расплачиваться в Храме. На эти тирских монетах хотя и не император, но хуже того – на них чеканят бога Мелькарта, известного у нас под именем Геракла. Иисус велит отдавать императору серебро, потому что он изображен на монетах. Так было бы только логично потребовать: отдайте божку Мелькарту его монеты, не правда ли? Или точнее: ни за что не приносите их нашему Богу, тому Богу в Иерусалимском Храме, который не терпит рядом с собой никаких богов!
