Преследуя остатки персидской армии и желая разрушить мосты на Геллеспонте, по которым армия Ксеркса пришла в Грецию, греки дошли до самого укрепленного города персов на европейской стороне — Сеста, и начали его блокаду. Поначалу они долго не могли взять город. Греческие воины уже хотели было вернуться домой, но их вожди не позволили им сделать это. Между тем в Сесте кончились остатки продовольствия, и засевших в городе стал косить голод. Осажденные в крепости уже дошли до последней крайности, так что варили и ели ремни от лож, когда же они съели даже и это, то персы однажды ночью бежали из города: персы с Артаиктом… спустились по противоположной стороне стены, там, где было меньше всего неприятелей.
Греки бросились в погоню за ними. Афиняне вскоре нагнали… Артаикта с товарищами и<…> после долгого сопротивления перебили. Остальных же взяли в плен живыми. Этих последних афиняне повели в оковах в Сест, среди них был также Артаикт с сыном<…> Потом его отвели на то место побережья, где Ксеркс велел построить мост (по другим рассказам — на холм, что над городом Мадитом), и пригвоздив его к деревянной доске, повесили. А сына его на глазах Артаикта побили камнями.
Геродот не говорит нам, жив был ли распятый отец, когда камнем разбивают голову его сыну. Мы не знаем, дословно ли надо понимать оборот «на его глазах», или это лишь метафора. Возможно, Геродот не спрашивал свидетелей про эту страшную подробность. А может, они сами не смогли ответить ему, так как знали историю лишь из чьих-то рассказов.
IV. Ретроспективная сцена (искать ли страну, где лучше?):
Геродот напоминает, что дедом распятого Артаикта был некий Артембар, который некогда предложил правившему в то время царю персов Киру Великому принять предложение его соотечественников: «Так как Зевс<…> вручил владычество над Азией персам, а среди персов — тебе, Кир, давайте же покинем нашу маленькую и суровую страну и переселимся в лучшую землю<...> Ибо когда же еще нам представится удобный случай, как не теперь, когда мы владычествуем над многими народами и в наших руках целая Азия?»
Услышав эти слова, Кир не удивился предложению и велел его выполнять. Тем не менее он советовал персам готовиться к тому, что они не будут больше владыками, а станут рабами. Ведь, говорил он, в благодатных странах люди обычно бывают изнеженными, и одна и та же страна не может рождать и удивительные плоды, и доблестных воинов. Тогда персы согласились с мнением Кира и отказались от своего замысла. Они предпочли, сами владея скудной землей, властвовать над другими народами, чем быть рабами на тучной равнине.
Я прочел это последнее предложение в книге и положил ее на столик. Кадильные чары Абду давно перестали действовать. Снова вокруг роились тучи мошек, москитов и ночных бабочек. И стали даже более беспокойными и назойливыми. Я сдался и покинул террасу.
А утром пошел на почту отослать корреспонденцию. В окошке меня ждала телеграмма. Мой добрый шеф — Михал Хофман — просил, если в Африке ничего особенного не происходит, приехать на переговоры. Еще несколько дней я пробыл в Дакаре, а потом попрощался с Марием и Абду, прошелся по узеньким улочкам Горе и полетел домой.
Открытие Геродота
Как-то вечером, еще до отъезда из Горе, меня навестил коллега, чешский корреспондент Ярда, с которым я познакомился еще в Каире. Он тоже приехал в Дакар на Фестиваль искусства черных. Мы часами ходили по выставкам, пытаясь угадать смысл и предназначение масок и скульптур бамбара, маконде или ифе. На наш взгляд, все они выглядели грозно. Посмотришь на такие ночью, в мерцающем свете костров и факелов — испугаешься.
Сейчас мы разговаривали о том, как трудно написать об африканском искусстве в короткой статье, в нескольких словах. Нас бросили в иной, дотоле неизвестный нам мир: оперируя только нашими понятиями и нашим словарем, невозможно передать то, что мы видели. Осознавая эти проблемы, мы оказались перед ними беспомощными.
Во времена Геродота мы с Ярдой считались бы скифами, поскольку те жили в нашей части Европы. На быстрых конях, которые так восхищали грека, мы скакали бы по лесам и полям, стреляли из луков и пили кумыс. Геродот очень интересовался бы нами, расспрашивал об обычаях и верованиях, о том, что мы едим и во что одеваемся. А потом описал бы в подробностях, как, заманивая персов в ловушку снежной зимы и крепкого мороза, мы победили их армию и как преследуемый нами великий царь Дарий едва спасся.
Во время нашего разговора Ярда заметил на столике книгу Геродота. Спросил меня, каким образом я на нее вышел. Я рассказал, как получил ее в дорогу и как по мере чтения стал участвовать сразу в двух путешествиях: в одном — репортерском, по заданию газеты, и в другом — вместе с автором «Истории». Я сразу добавил, что само название «История» расходится с сутью дела. Ибо в те древние времена слово история означало скорее «исследование» или «разбирательство», «выяснение», и именно такое понимание в большей степени соответствовует целям и притязаниям автора. Он не сидел в архивах и не писал академический труд, как это в течение многих веков делали позже ученые, он хотел разобраться, познать и описать, как из повседневной жизни возникает история, как люди создают ее, как получается, что ее направление часто противоречит стараниям и ожиданиям. Это определяют боги — или же человек, из-за своих несовершенств и ограниченности, не в состоянии умно и рационально сформировать свою судьбу?
Начав читать эту книгу, сказал я Ярде, я задался вопросом, как автор собирал к ней материал. Ведь еще не существовало библиотек, богатых архивов, папок с вырезками из газет, бесконечного числа баз данных. Но уже с первых страниц Геродот отвечает на этот вопрос; он пишет, например, так: Знатоки истории среди персов говорят… или: финикийцы утверждают, что… И добавляет: Вот как говорят персы, а вот как финикийцы, я же не стану решать, так или иначе было, о ком же наверняка знаю, что он первый обвинил греков, того укажу, а потом пойду далее в своем повествовании, переходя как через малые, так и через большие группы людей. Как тех, что были в давнее время большими, а потом стали маленькими, а те, что в мое время большие, прежде были маленькими. Зная, что человеческое счастье не остается долго в одном и том же месте, я упомяну одинаково и одних и других.
Но откуда Геродот, грек, мог знать, что говорят далеко живущие персы или финикийцы, жители Египта или Ливии? Из своих путешествий, расспросов, наблюдений, из рассказов других и того, что он сам увидел, из накопленного знания. То есть первым его актом было путешествие. Но разве не то же самое делают репортеры? Ведь первая наша мысль: отправиться в путь. Дорога — источник, кладезь богатства. Только в пути репортер чувствует себя в своей тарелке, дорога — его дом.
По мере чтения Геродота я все больше открывал в нем братскую душу. Что приводило его в движение? Что заставляло действовать? Что позволяло сносить трудности пути, рисковать? Думаю, что интерес к миру. Желание оказаться там, любой ценой увидеть это, обязательно пережить то.
