«Черная шляпа» располагалась на пересечении двух улиц. Внутри было почти темно. Неяркие лампы низко свисали над деревянными столиками. Был здесь и полукруглый бар. Пока что посетителей было немного, но я знала, что это ненадолго. Ресторанчик пользовался большой популярностью. Вильям сказал, что здесь хорошо кормят, но что нельзя заранее заказать столик, нужно просто положиться на удачу и прийти.
— Надеюсь, ты не возражаешь, — сказал он. — Иногда можно и рискнуть.
— В самом деле?
Он улыбнулся, как будто я удачно пошутила. Потом спросил, не хочу ли я выпить пива.
— Да, — ответила я. — Почему бы и нет? Надо же когда-то попробовать.
Вскоре мы уже сидели за столиком у окна, а зал постепенно заполнялся. Вильям закурил.
— Иногда хочется под холодное пиво выкурить сигаретку, — сказал он. Его открытое лицо сияло, глаза блестели. У пива был приятный прохладно-горьковатый освежающий вкус; мне понравилось, и скоро я почувствовала, что оно слегка ударило мне в голову. Вильям спросил, хочу ли я еще, и я ответила: да! Потом кто-то опустил монету в музыкальный ящик, и заиграли «Матильду».
— Отличная песня. — Вильям неуверенно посмотрел на меня, но потом встал. — Потанцуем, Селия? — И он протянул мне руку.
— Почему бы и нет, — согласилась я.
Он заботливо помог мне встать и повел на маленькую площадку для танцев. Заняв место в центре, мы начали танцевать твист: изгибались, крутились, приседали почти до пола и снова выпрямлялись. У Вильяма здорово получалось. Из граммофона раздавалось: «Ма-тиль-да, Ма-тиль-да, Матильда прихватила мои деньги, Матильда уже в Венесуэле!» Вильям ловко крутанул меня, потом низко опустил, снова поднял, закружил… Медленно, быстро, еще быстрее, потом опять медленно. Держа меня за руки, он то привлекал меня к себе, то отпускал, к себе — от себя, к себе — от себя. Потом его руки легли мне на талию, мои были у него на плечах, и наши тела оказались прижатыми друг к другу, как страницы в книге. И тут толпа восторженно заревела, засвистела, и кто-то пропел: «Пам-па-ла-лам! Пам-па-ла-лам!»
Принесли бифштексы, жареную картошку и овощи — целые горы еды, и все это томилось под крышками на огромных тарелках с огромными ложками, и источало пар и издавало насыщенный аромат лука, перца и оливкового масла. Я съела столько, сколько смогла — по правде говоря, не очень много. Вильям спросил, понравилась ли мне еда, и я ответила, да, очень. Но потом меня вдруг затошнило, и я пошла в туалет, где меня вырвало. Немного подождав, я вернулась к столу.
— Прошу прощения, — сказала я, — это, наверно, от пива.
Вильям сказал, может, нам лучше пойти домой. Я с радостью вышла на свежий ночной воздух.
Но на следующее утро я снова плохо себя почувствовала. Соломон только что вернулся домой после ночной гулянки. Столкнувшись с ним в кухне, я ощутила запах рома и сигарет, и меня тут же захлестнул приступ тошноты. Соломон вслед за мной вышел во двор.
— Что это с тобой? Стоит тебе поселиться в этом доме, как ты заболеваешь?
Я вернулась в свою комнату, легла и закрыла глаза. На следующий день все повторилось.
Такие приступы — то утром, то днем — повторялись в течение недели, и я уже понимала, что это не вирус. И по тому, как отвердели мои груди, и по новому ощущению внизу живота, я знала, что эта болезнь не пройдет, пока я не обращусь к особому доктору, вроде миссис Джеремайя, которая даст мне специального зелья; или пока кто-нибудь не насадит на проволоку мешочек с цыплячьей печенкой и анисом и не засунет мне в матку. У меня в голове крутились слова тети Тасси: «Куда тебе сейчас иметь ребенка, когда ты сама еще ребенок». Только я больше не была ребенком. Мне было уже девятнадцать лет.
В тот же вечер я спросила Вильяма:
— Они уже вернулись?
— Да, Селия. — И очень осторожно и неуверенно, как будто не знал, стоит ли это говорить, добавил: — Миссис Родригес стала такой огромной и круглой.
Миссис Шамиэль бросила на меня быстрый взгляд; я притворилась, что ничего не заметила.
29
У подножия холма я села на трамвай. Я выбрала место поближе к двери, чтобы иметь возможность захватывать побольше свежего воздуха. В стекле отражалось мое похудевшее лицо. Все эти дни я заставляла себя есть, чтобы миссис Шамиэль ничего не заподозрила, хотя мысль о любой еде, за исключением сухариков, вызывала дурноту.
По мере того как мы приближались к центру, в трамвае становилось все теснее. Вошли какие-то дети, одетые королями и королевами, в ярких мантиях и со сверкающими коронами. Они громко и возбужденно болтали. Я совсем забыла, что был первый день карнавала. В Порт-оф-Спейн будет очень людно. Не доехав до своей остановки, я вышла и пошла по боковым улочкам Вудбрука. Но и здесь то и дело попадались люди в карнавальных костюмах. Некоторые были одеты матросами — в широких синих штанах, полосатых рубахах и белых беретах. Видимо, они разыскивали свои оркестры: тысячи людей будут сегодня танцевать на улицах.
— Привет, малышка! — окликнул один из них и, достав из кармана пригоршню пудры, обсыпал меня. — Ты идешь не в ту сторону!
Откуда-то уже неслась музыка, где-то громко били в барабан. Завернув за угол, я увидела человека на ходулях, одетого грабителем, в широкополой шляпе и черной маске. Он наставил на меня пистолет:
— Эй, девчонка, деньги на бочку! — закричал он. Я попробовала проскользнуть мимо, прижавшись к стене, но он, как гигантский паук, растопырил руки и перегородил мне дорогу.
— Я утопил свою бабушку в ложке воды! Я ворую младенцев и украшаю свой дом их скальпами. За ужином я пожираю их мозги. Гони деньги, или я отстрелю тебе уши! — Он расхохотался, как будто услышал лучшую в мире шутку, и дал мне пройти.
Дверь хирургического кабинета подпирал большой кусок коралла. Внутри я увидела очередь из нескольких человек. Регистраторша встретила меня довольно приветливо.
— Да, — сказала она. — Доктор Родригес — единственный врач, который сегодня работает. Он только что вернулся из отпуска.
Она произнесла это так, будто мне очень повезло попасть к доктору, еще свеженькому после Англии, да и к тому же в день карнавала. Она попросила меня заполнить форму. Я написала, что меня зовут Грейс Карр-Браун; по имени он не поймет, что это я. В тесном туалете я умылась, стряхнула с себя пудру и накрасила губы помадой. Потом я устроилась в кресле возле окна. Вентилятор на потолке был включен, и каждый раз, когда он доходил до определенной точки, раздавался короткий успокаивающий звук: тук-тук-тук, от которого меня начало клонить в сон. Уже почти наступил полдень, когда регистраторша сказала, что я могу войти.
— Он в первом кабинете, — пояснила она. — Можно не стучать.
Я вошла, и доктор Эммануэль Родригес, не говоря ни слова, тут же встал и, обойдя вокруг меня, плотно прикрыл дверь. Он заметно прибавил в весе; его загар полностью исчез.
