I
Всё, что будет дальше, не имеет смысла. Ни для вас, ни для меня. Однако эта история длится ровно столько, сколько человек умирает от потери крови. И во мне ещё осталось несколько капель.
После чистосердечного признания меня отправили в одиночную камеру следственного изолятора. До полного выяснения обстоятельств. Как выясняют обстоятельства, вы знаете. Следы допросов на моём лице и теле.
Раньше я считал, что к боли нельзя привыкнуть. Это так, но можно попытаться относится к ней равнодушно.
Когда вы услышите моё имя, то узнаете, что я убил не меньше десяти человек. Как пишут некоторые, убил, изнасиловал и съел. Кроме того вы узнаете, что я был вдохновителем массового заражения людей смертельным вирусом и возглавлял секту служителей богини Кали, приносящих людей в жертву. Я был лидером фашистской группировки, взявшей на себя ответственность за погромы, взрывы, похищения и убийства людей.
Моему послужному списку мог бы завидовать сам Чарльз Мэнсон.
Я стал по-другому смотреть на многие вещи. На преступников. На слуг правосудия. На жертв. Новый взгляд объясняется не только изменением сетчатки, которая стала отслаиваться вследствие черепно-мозговых травм, но и обретённым умением прощать. Это ценное качество.
Порой я надеюсь, что эти пытки прекратятся. Надеюсь, что на защиту моих прав встанут серьёзные люди. Но надежда умирает также быстро, как и рождается.
Иногда я пересекаюсь со страшными людьми. Настоящими психопатами. Маньяками. Насильниками. Педофилами. Когда я вижу их, они, в основном, улыбаются. О них заботятся, словно о маленьких детях.
Высокий человек с рыбьими глазами работал финансовым директором в строительной компании. Работал и убивал. На его счету сорок семь девочек в возрасте от пяти до одиннадцати лет. Он убивал абсолютно идентичным способом — топором в спину. Насиловал и готовил из жертв мясные деликатесы. Мне сказали, что его роскошная квартира походила на цех мясного комбината. У него была своя «фишка»: всем девочкам он вырезал молочные железы. Поэтому его прозвали Весёлым Молочником.
Его не могли поймать более семи лет. Когда поймали, то избили до полусмерти. На следующий день появился адвокат и принялся трубить о правах человека. Полицейским, избившим Молочника, дали срок за превышение должностных полномочий.
Журналисты ходят ко мне всё реже и реже. Я им малоинтересен.
Первое время ко мне пытались попасть разные люди. В основном, те, у кого вирус, а также их родственники. Они швыряли в меня арматурой, камнями, бутылками, иконами. Проклинали и клялись сжечь. Я просил у них прощения. Чем дольше это продолжалось, тем более я убеждался, что эти люди мало отличаются от позитивных или фашистов.
Яблоков заходил ко мне. Сказал, что может помочь выйти на свободу. Достаточно просто представить меня жертвой тоталитарного режима. Я отказался.
Патриотическая идея оказалась товаром. Торговали одни — убивали другие. Русские патриоты — не злодеи и не благодетели. Они всего лишь люди, которые хотят сделать мир лучше на свой манер.
Яблокова также вызывали на допрос. Он фигурировал в моих показаниях, но думаю, что дальше бумаг дело не пойдёт.
Арнольд пропал. Его не может найти ни полиция, ни близкие. Говорят, что он стал жертвой бизнесмена, чей сын отдыхал в клубе во время нашей акции.
Заходят и сектанты. Некоторых позитивных я узнаю среди полицейских. Они обычно бьют меня сильнее, чем прочие.
По слухам, общество Кали остановило прививки людей вирусом. СМИ создало шумиху вокруг их деятельности. Думаю, скоро они возобновят свою активность. Им надо лишь немного выждать. Но то, что они остановились, пусть и ненадолго, уже достижение, и ещё большее достижение — старания людей осознать происходящее.
Кроме отца, люди, которые ко мне заходят, не вызывают у меня никаких эмоций. Единственная, кому я был рад, это Лена. Она вновь беременна и клянётся, что никогда больше не сделает аборт. Врачи утверждают, что Лена может родить здорового ребёнка.
Впрочем, я должен вам рассказать ещё об одной встрече. Без этого моя история окажется незавершённой.
II
В камере я всегда лежу с закрытыми глазами. На все оклики не реагирую. Если надо, они поднимут меня.
— Грехов, подъём! — голос Макарова.
— Спит?
Я узнаю голос Нины. Не видел её с тех пор, как мы играли в «правда — ложь» у Инны дома. Я встаю с койки и подхожу к решётке камеры.
Макаров теребит усики. Нина и Инна улыбаются. Я рад их видеть.
— Как ты? — говорит Нина. — Мы принесли тебе сигареты.
Я беру протянутый блок:
— Нормально. Безумно рад вас видеть.
— Они читали твой послужной список, герой, — скалится Макаров.
— Это ваш список. Вы его составляли.
У Макарова звонит мобильный телефон. Он уходит.
— Мы знаем, что ты не убивал троих из этого списка, — говорит Нина.
— Хоть кто-то мне верит.
— Мы знаем.
— Откуда? — спрашиваю я.
— Потому что мы были там.
— Вы были там? Значит, вы видели убийцу!
Инна и Нина молчат. Как они могли быть на местах убийств? Моё нутро леденеет.
— Вы убили?
Моё чистосердечное признание не стало конечной точкой в истории. Я написал «game over», а надо было «to be continued».
— Вы? Это были вы? — шепчу я.
Мне хочется вырваться из своей камеры. Хочется вновь жить.
— Но почему?
Они молчат, и я срываюсь на крик:
— Почему, суки?!
-. Они заразили моих девочек! Такие твари, как ты! — кричит Нина.
Она бросается на прутья, пытаясь достать меня. Инна бесстрастно пьёт свой кофе из бумажного стаканчика. Вспоминаю игру «правда — ложь».
