Вот «тихий» увидел с борта рыбок в воде.
— Смотри! — с немотивированным, но искренним возбуждением кричит он жене. — Смотри! Рыбы!
— Вижу. Маленькие какие.
Пауза. Рыбы плывут. Он, уже по инерции, чувствуя спадающее возбуждение:
— Да вижу я… Вижу, — раздраженно отвечает жена. — Но маленькие они какие.
Далее тяжелое молчание.
— Дорого у них тут. Я ж говорила, с собой надо брать… Пива возьми лучше.
Фотографирование
Бот наш приближался к «острову Клеопатры» в Эгейском море — живописные бухточки, невысокие горы, лесочки, у берега стая экскурсионных судов; и девушка, стоящая в компании по соседству, сладко вздыхает: «Ох, и нафотографируемся же мы здесь!»
Вот она, цель поездки. Сколько бы ни иронизировали снобы («На фоне Пушкина снимается семейство!»), а ездят за этим.
Народ зашевелился, полез в сумки за фото- и видеокамерами. Массовая видео- и фотосъемка начинается. Очередь к узенькому трапу на носу состоит в основном из «молодых», то есть от двадцати и выше, вплоть до сорока- и пятидесятилетних, которым без усилия дается выражение девственной дури на лице.
Фотографирование — это не процедура, это сакральное действо. Все становятся деловитыми, собранными, лобики морщат даже владельцы мыльниц, а уж те, у которых видео-камеры, те просто священнодействуют. Одновременно происходящее напоминает процедуру фотопроб на киностудии: деловито и собранно (время-время, очередь ждет!) проходят по узенькому трапчику на нос катера, одной рукой берутся за канатик, другую «раскидывают», лицо делают счастливо-вдохновенным и замирают на несколько секунд, потом лицо возвращают в исходное положение, снимающийся и снимаемый меняются местами: вскинутая рука, идиотское блаженство на лице, и — следующий!
Отснявшие расслабляются, как после работы. Мужчины (вот этот, например) обычно закуривают и достают из шортов мобильник: «Да… Да, я… Не, в натуре!.. Ага!.. А вчера были в клАбе, есть тут такое местечко. Отпад. А сначала на "Турецкие ночи" ходили. Зашибись! Сейчас на яхте… Ага, на остров плыву», — и неторопливо складывает блестящую серебристую игрушку, кладет в карман, берет оставленный на столике бокал с пивом, отхлебывает, мужественным пронзительным взглядом смотрит вдаль… Мужику под сорок.
Фотошоу продолжается на острове и возле бухты, и возле остатков античной стены, и в лесочке, и на ступенях античного театра: хищный прищур профессионалов, выбирающих эффектный ракурс, очередь к самому экзотичному месту, рассеянный взгляд позирующего (-ющей) вокруг и около и мгновенно возникающая перед объективом пиитическая отрешенность на их лицах: Я и Античность, Я и Древность. Готово, снято!..Жена начинает укладывать аппарат в сумку, муж кричит: погоди, вон еще какая-то стена. Жена испуганно оглядывается — действительно, метрах в пятидесяти за кустами еще какая-то руина. С незачехленным аппаратом деловой пробежкой супруги торопятся туда. Быстрей, быстрей. На острове, говорят, еще какой-то особо живописный обрыв и бухточка со специальным песком Клеопатры, и в воде надо сняться — плечи и грудь, выпирающую из купальника, смочить морской водой, чтоб блестели, коленочку повыше из воды и запрокинуться, как в «Эммануэли».
Такой вот скучный, однообразный душевный стриптиз, стремительное прокручивание одного на всех набора кино- и фотопоз — набора мечтаний о себе.
Еще об экскурсиях
Экскурсии разные бывают. Их нужно выбирать. У меня не всегда получалось. Плавание на катере по бухте Мармариса или так называемое сафари — это замечательно. И на «остров Клеопатры» (не в Клеопатре дело, бог с ней, а вот дорога, море, античные развалины и проч. — это замечательно). Но вот зачем я потащился на экскурсию к песчаной косе и грязелечебнице, дурак старый, понять не могу… Разве только, чтобы вот эти заметки написать?
Поддался на уговоры экскурсовода: уникальное зрелище черепах на мелководье, сказочной красоты песчаная коса в Эгейском море, обед в ресторане на берегу реки Даломан с видом на античные наскальные сооружения, но самое главное — незабываемое переживание, которое будет ждать вас в грязелечебнице… Действительно, переживание оказалось незабываемым. Но — по порядку.
Вначале — полтора часа на автобусе. Потом на лодках. Это хорошая часть поездки. Узкие протоки, как в дельте Волги, каменная стена сверху с остатками античных надгробий. Потом коса и море. Вот только тут вам сообщат, чтоб на черепах особо не рассчитывали. Черепахи вообще-то здесь только в апреле появляются. Немного. Некоторым везет — успевают увидеть и даже сфотографировать. Ну а сейчас, сами понимаете, октябрь. Так что извините. Ну а все остальное точно будет.
Приплываем на песчаную косу. Да, красиво. И пляж прекрасный. Похоже на пляж за горой Хамелеон в Коктебеле. Только простору больше — голая, почти бесконечная песчаная коса. Лежаки в центре под навесами, по три доллара. То есть нужно быстро сориентироваться и первыми успеть к единственному дереву, дающему тень в правой дальней части косы. Ну а там, предварительно вычистив из песка окурки, презервативы и бутылочные пробки, уже можно расслабиться и подремать после купания. Вода в море обалденная. Дно песчаное. Солнце, особенно в тени, ласковое. Туристское клокотание — далеко, возле бара на пляже. Там же и музыка, ее, слава богу, почти не слышно. Благодать. На полтора часа. Далее — путь на лодках обратно (ублаженный народ молчит, дремлет с открытыми глазами), затем — пристань и ресторан (тоже очень кстати), ну а далее последний и, так сказать, убойный пункт программы — посещение грязелечебницы. Плыть недалеко, как бы оправдывается экскурсовод, минут десять-пятнадцать. Оправдывается зря, потому как эти двадцать минут и есть самое приятное — широкий изгиб затененной горой и деревьями реки, беззвучное скольжение катера по воде. Медленные берега… Так бы и плыл… Так ведь нет. К берегу сворачиваем, навстречу гнилой сероводородной вони — грязелечебница. Толпа катеров у причала, на деревянном настиле стоят туристы и смотрят снисходительно, как выпускники на новичков: они уже познали — нам только предстоит. Экскурсовод начинает свое камлание: зачитывает наизусть список болезней, от которых мы вот сейчас исцелимся, объясняет, какой прилив сил и здоровья мы испытаем после грязевой процедуры, какими бодрыми и неутомимыми мы все — мужчины и женщины — будем этой ночью. То есть гнусный дух этого места еще и вербализуется. И вроде бы до сих пор таким милым был наш турок-экскурсовод, а вот сейчас утопил бы его с наслаждением. Пристаем. Смрад уже невыносимый. Идем за нашим Хароном. И первое, что я вижу, — навес с открытыми душевыми кабинками. Народ, прошедший инициацию, смывает грязь. Под ближайшим душем стоит мужик; оттянув резинку трусов, он запустил в них руку и моет свое хозяйство — жест, должный, видимо, означать, что рядом с тем, что пришлось ему сейчас пережить, обычные мерки «прилично-неприлично» просто смешны.
Что же с ним здесь такое делали? Я провожу взглядом влево и вижу… Попробуйте представить пупса размером с живого человека лет шестидесяти, толстого, двухметрового, бессвязно выкрикивающего немецкие слова, измазанного сине-зеленой грязью всего. Целиком. Ноги, руки, живот, плечи — все под грязью. Особенно жутко смотреть на его лицо с блестящими зубами и бешеным негритянским свечением выкатившихся глаз. Пупса этого, рогочущего, снимает на видео тоже сине-зеленая немка — грязь подсыхает на ее спине и обвисших ляжках. За ним на дорожке я вижу еще несколько таких же сине-зеленых бесовских харь. Еще. И еще. В том, как изуродованы лица, чудится нечеловеческое мазохистское наслаждение. А в глубине, за заборчиком, в гигантской луже грязи, в смердящей зеленоватой ее жиже ворочаются, плюхаются, ползают, ворочаются голые люди. И все чему-то смеются. Смотрят друг на друга и смеются. В смехе что-то истеричное и, если так можно сказать, бессвязное… Как будто против воли смеются…
