И что-то типа маленького счастья.
Все, наверно, думают, что бабушка меня любила так, что восхищалась мной: красавицей, доброй, умной, одаренной во всем девочкой!
Ан нет, больше всех она восхищалась моей подружкой, аккуратной одноклассницей.
Бабушка хотела, чтобы я была на нее похожа. Она умела вышивать крестиком, как машинка, у нее был прекрасный почерк — круглые буковки одинаковой величины, ну бисер прям, бисер!
Руки чистые, банты глаженые, туфли блестят, она была круглая отличница, вежливая, спортсменка и юный натуралист.
В балетном кружке она не падала на бок и знала наизусть, как ходить разными шахматами.
Она не сутулилась, отвечала честно без вранья и стирала с доски перед уроком по собственной инициативе.
Она была мечта усталых учительниц, привередливых мамаш и гордых отцов.
Каждый почти день мне ставили ее в пример, и это было хуже юного ленина, который был хороший ученик, или старого ленина, который был хороший уже во всем и даже не курил.
Моя одноклассница выросла в стройную красивую блондинку, а я нет. Моя одноклассница закончила университет и защитила диссертацию, а я нет. Моя одноклассница была везде впереди меня: она потеряла девственность раньше и приятней, оба раза она выходила замуж раньше меня, у нее было больше детей и зарплаты. У нее были неколебимости и правота. Мы никогда не сравнялись.
Но есть одна вещь, в которой я сейчас сильно лучше: я худее.
Платье на ветру надо прижимать руками к ногам, чтобы не было видно штанов и чулочных застежек. Это сейчас такое считается секси, а тогда это было позорно.
Не ведавшие колготок женщины стеснялись.
Наверно, тогда было секси и маняще — прижимать юбку к ногам, тупить взор, изображать озабоченность нравственностью и скромностью.
Но это было искренне. Скромность и преданность идеалам образования, серьезность целей жизни и возвышенность чувств по любому поводу. Любовь в самых смелых представлениях юной провинциальной девы не доходила до секса и кончалась поцелуями не дальше шеи. Лучше в щеку и кратко.
И так долго. Пока не случилось оно, нелепое, неведомое, неумелое, с недоумением со стороны холодной мысли.
— Во смеху-то…
— А ты что думала?
— А он что сказал?
— Говорит, где твоя девичность?
— Ой, ну а его какое дело?
— Ну не знаю, я ничего не поняла…
Да чтоб они провалились, советские прокрусты…
* * *
Да будь моя воля, у меня все бы сверкало, все золотце-серебренце, зеркальное, лаковое, ну всё: и стены, и мебель, и тапочки, и полотенца, и посуда, и одеяла стопочкой, и слоники, а уж про выходное и говорить нечего.
А что не золотое — то истошно малиновое и сиреневое с просто блестками.
Культурные люди не разговаривали бы со мной, и меня обволок бы общественный вакуум. Навсегда.
Потому как, даже если перейти потом на серое с серым, никто бы не простил, боясь рецидива и тени на репутацию.
Глупость и заносчивость можно свалить на печали детства.
Бесшабашность и азарт — на смелость молодости.
Подлость и предательство — на мудрость зрелости.
Неблагодарность и равнодушие — на слабость старости.
Дурной вкус даже на врожденное слабоумие свалить не пройдет.
Вот и есть у меня серое пальто и черные ботинки, всё для вас, культурных…
Эпилоги
Салоники, Греция, октябрь 2009 года.
Балкон, кофе, сигаретки.
Тридцать три года не видались.
Это я, я, вон, смотри, колечко это помнишь? Мне твоя бабушка подарила. Я его уже два раза расширяла, опухают пальцы, а не снимаю, оно у меня талисман в жизни. Как мне твоя бабушка советовала: горько станет, потри колечко, поговори с ним, выведет тебя опять на дорогу.
— Ну что, выводило?
— Конечно, вон, живая-толстая, живу-поживаю? Так по-русски правильно я говорю? Да не плачь ты, мы свое отплакали. Видишь, вон свиделись, как это ты говорила: осталась за железным занавесом. Выбралась из-под него, слава богу. Эх, тесно жили, я на полу спала под столом, а ты на сундуке… А помнишь, за яйцами стояли, у меня чулок отстегнулся… как переживали из-за ерунды. А танцевали как? Под «Риголетто»? Нее, это под «Паяца», Леонкавалло, «смейся, паяц, над разбитой душою»… уж посмеялись…
Как тут жили? Да так и жили каждый день. Я быстро устроилась, квартиру купила. Дочка росла умненькая, мне награда. Тут мне только вдовцы светили, тогда строго смотрели, отсталая страна: одиночка с ребенком. Я не захотела. Тут все знаешь чего боятся? «Комплекс Вуди Аллена» называется. Подрастет чужая дочка, отчим-старик свататься будет. Даже в газетах пишут…
Да он еще в Ташкенте ни гроша не давал алиментов, а тут… Как-то ему дочка написала, просто так, познакомиться. Была у нее внутри обида, что бросил ее, что знать не хотел. А он обратно пишет: хочу на островах отдохнуть, сделай мне гостиницу… ну и послали его по матери… прости уж, что так говорю.
И ты говоришь по матери? А твоя бабушка не разрешала нам, помнишь? Помнишь, мы в подвале на стене написали «х*й»? Где все равно никто не видит… смелые, героини прям, дурочки… а ржали-то как. И это слово, ну как его, тихо, папа подходит…
Давай посидим, колени болят… Папу побили. Коммунистов вообще били, понаехали разбойники, говорят. А сами-то? И сами фашисты…
Эх, если бы не папин инсульт, поехали бы с тобой на острова, как я люблю острова, уже три года не езжу никуда…
Нее, и не хожу никуда, вот оперные диски накупила, поставлю и кроссворды решаю, от этого и язык хорошо знаю. Да все равно нас ненавидят, особенно из-за грузинов, приехали они в девяностых. Кто грек оттуда, а кто и документы купил. Сидят в кепках, золотом торгуют, водку пьют на бульварах, сорят и матерятся… позор один. Ни языка не знают, ни обычаев.
Мама тебя помнила, стариков твоих, всех соседей, до самой смерти…
И Яна умерла, и Франга, и Костис из вашего класса тоже.
Как шили из занавесок, помнишь? А как на стадионе вечером на луну смотрели, а по ней американцы ходили? А как помаду воровали у моей мамы? И у тети Оли, соседки, тоже царствие ей небесное…
Дочка все больше с мужниными родителями, там образованные, с деньгами, помогают. Мне стыдно, у меня и помочь денег нет, и работаю я, и папа совсем плох, свекровь бегает с внуками на английский, на плавание… Вот дочка диссертацию защитит в декабре… Муж ей хороший попался, семьянин, детей любит, меня лечит.
Ну как мы прожили? Умрем теперь спокойно, а? Дети в порядке, сами справятся…
* * *
Телефонный монолог взрослой Берты по поводу визита взрослой Лильки, ныне религиозной дамы Шуламит.
