– Точно так. С полнейшим, прямо-таки, удовольствием.
– Но мы не слышали… Ах да! Я полагаю, вы из Лесного департамента, на место бедного мистера Максвелла?
– Из департамента? Ни в коем разе. Буду погонялой сипайской боевой команды.
– Как-как?
– Явился новым командиром военных полицейских. Бразды взять у старикана Веррэлла. Ему, братишке, приказ срочно вернуться в конный полк. Собирался как бешеный. Такой, скажу вам, тарарам оставил вашему покорному!
Молодой весельчак и не заметил, как исказилось лицо обомлевшей девушки. Даже госпожа Лакерстин не сразу смогла вымолвить:
– Мистер Веррэлл, вы говорите, собирался? Готовится к отъезду?
– Готов! Уже отъехал!
– Он уехал?
– Ну да, то есть тронется, думаю, через полчасика. Я-то устал как пес, не стал ждать, чтоб платочком помахать. Коняшек его загрузил да и сюда…
Последовали, вероятно, прочие разъяснения, но ни тетушка, ни племянница их не услышали – через секунду обе стояли у входных дверей.
– Бармен, рикшу немедленно к крыльцу!
Вторая фраза: «На станцию, джалди! Пошел!» прозвучала уже в повозке, сопровождаясь для понятности тычком зонта в спину неповоротливого рикши.
Элизабет закуталась плащом, тетя в повозке раскрыла зонт, но проку было мало. Ливень хлестал такой, что, еще не выбравшись из ворот, обе дамы насквозь промокли. Впряженного рикшу едва не опрокинуло; согнув голову, он с надсадным стоном тянул экипаж против ветра. Элизабет била горячечная дрожь. Что-то не то, не то! Он написал, а письмо потерялось. Конечно, потерялось! Так не должно, это неправильно! Не мог же он вдруг, без единого словечка, ее бросить! И даже если так, надежда не потеряна! Вот он увидит ее на платформе, в последний раз, и сердце его дрогнет, он не сможет ее оставить! Станция уже рядом. Элизабет чуть отстала от повозки, хлопая себя по лицу, чтобы бледные щеки порозовели. Вымокшие сипаи, в жалко обвисшей униформе, суматошились на перроне с грузовыми тележками. Люди его отряда. Слава Богу, до отправления еще четверть часа! Спасибо, Господи, что подарил хоть эти минуты свидания!
Какой то паровозный состав, лязгнув и зафырчав, двинулся по рельсам. Низенький смуглый начальник станции, одной рукой придерживая на голове слетавший с форменного топи капюшон плаща, а другой рукой отталкивая двух галдящих ему в уши индусов, уныло смотрел вслед уползающим вагонам. Миссис Лакерстин возбужденно выкрикнула сквозь дождь:
– Дежурный!
– Мэм?
– Какой поезд уходит?
– На Мандалай, мэм.
– Мандалайский? Не может быть!
– Ручаюсь вам, именно этот, – сняв шлем, приблизился начальник.
– Но мистер Веррэлл, офицер? Он же не там?
– Там, мэм, только что отбыл, – махнул начальник на скрывшее поезд облако пара
– Но ведь еще не время!
– Да, мэм, по расписанию отправка через десять минут.
– Как же вы допустили?
Круглое смуглое лицо растерянно сморщилось, плечи недоуменно поднялись:
– Не знаю, сам не знаю, мэм! Небывалый случай! Молодой лейтенант так решительно приказал отправлять! «Нечего, – заявил он, – дожидаться!» Я ему говорю, надо бы кое-что подправить, а он говорит, ему плевать. Я его убеждаю, а он требует, и вот…
Станционный начальник развел руками, свидетельствуя полную беспомощность перед приказами столь самовластных британских командиров. Возникла пауза. Два индуса, усмотрев для себя некий шанс, подбежали, возмущенно тыча под нос миссис Лакерстин какие-то засаленные книжечки.
– Что им надо? – испуганно отпрянула мадам
– Торговцы фуражом, мэм; одному офицер Веррэлл не заплатил за сено, другому за зерно.
Вдали протяжно засвистел гудок. Длинной гусеницей огибая равнину, поезд мигнул окошком, словно через плечо, и исчез. Влажно захлопали мокрые белые штанины на ногах удалявшегося к перрону станционного начальника. От Элизабет торопился сбежать Веррэлл или же от долгов, этот весьма занимательный вопрос навек остался без ответа.
Обратный путь был нелегким, ревущий ветер швырял назад и долго не давал подняться на холм. Войдя домой, дамы буквально пали бездыханными. Слуги помогли снять тяжелые промокшие плащи, Элизабет потрясла головой, сливая с волос ручьи. Миссис Лакерстин нарушила, наконец, длившееся всю дорогу молчание:
– Боже, какая вульгарная бесцеремонность – да-да, именно бесцеремонность!
Несмотря на исхлестанное ветром лицо смертельно бледная, едва живая, Элизабет не выдала своих чувств:
– Мог все-таки проститься с нами, – кратко обронила она.
– О, помяни мое слово, дорогая, это счастье, что ты избавилась от подобного субъекта! Мне этот молодой человек сразу показался жутко, жутко одиозным!
Позже, когда дамы, приняв ванну, переодевшись и слегка придя в себя, сидели за столом, мудрая родственница спросила невзначай:
– А какой, кстати, сегодня день?
– Суббота, тетя.
– Ах, суббота! Значит, вечером приезжает наш дорогой священник. Интересно, сколько же паствы соберется завтра к воскресной службе? Мне почему-то кажется, почти все будут. О, чудесно! По-моему, и мистер Флори как раз собирался вернуться. Да-да, и наш милейший мистер Флори!
24
Около шести вечера усилиями дергавшего за веревку старого Мату под крохотным церковным шпилем слабенько затренькал невесомый цинковый колокол. Сквозь струи ливня плац сиял бликами многоцветных закатных отражений. К шумящему дождю уже привыкли. Христианская община Кьяктады, числом ровно пятнадцать членов, подтягивалась в храм.
У крыльца собрались и Флори, и держащий у груди серый топи мистер Макгрегор и прочие, и, разумеется, раньше всех прискакавшие в свежевыстиранных солдатских обносках господа Франциск и Самуил, для которых каждый приезд духовного наставника бывал событием грандиозным. Надевший в доме представителя комиссара поверх рясы стихарь, высокий седовласый священник с благородно иссохшим лицом приостановился возле ворот. Несколько натянуто улыбаясь, его преподобие безмолвно щурился через пенсне, лишенный возможности как-либо объясниться с четырьмя кланявшимися новообращенными юными христианами из племени каренов. Среди паствы присутствовал также постоянно являвшийся, никому не известный, жавшийся позади дочерна смуглый индиец (несомненно, еще младенцем отловленный и крещеный миссионерами в их тщетной охоте за взрослым туземным населением).
С холма спускались Лакерстины, оба супруга и племянница в лиловом платье. Флори уже видел Элизабет утром в клубе, где на минуту довелось остаться с ней наедине. Он спросил только:
– К лучшему, что Веррэлл уехал?
И ее тихое «да» вполне заменило долгие объяснения. Флори обнял ее, она откликнулась – в утренних ярких лучах, беспощадно высвечивавших пятно на щеке, – откликнулась охотно. Упала ему на грудь, как ребенок, ищущий защиты. Он приподнял ее нежный подбородок, хотел поцеловать, она вдруг вскрикнула. Кто-то вошел, секунды не хватило произнести «будете ли вы моей женой?», но теперь времени предостаточно. Может быть, в следующий же свой приезд священник их обвенчает.
