— Нет.
— А давай снимем с нее матрац и положим прямо у моей кровати, чтобы можно было держать друг друга за руки.
Я качаю головой.
— Помоги мне решить эту задачу, Джек.
— Давай будем спать в одной кровати, прижав к телу локти.
Ма громко сморкается. Наверное, простуда перескочила с меня на нее, но у меня она тоже еще не прошла.
Мы договариваемся, что я зайду в душ вместе с ней, но высуну наружу голову. Пластырь с пальца свалился, и я не могу его найти. Ма расчесывает мне волосы, они свалялись, и, когда она распутывает их, мне становится больно. У нас есть щетка для волос и две зубные щетки, и вся наша новая одежда, и маленький деревянный поезд, и другие игрушки. Ма еще не считала их и не знает, что я взял не пять, а шесть. Я не знаю, где что искать. Вещи лежат на комоде, на столике у кровати и в шкафу. Мне все время приходится спрашивать, куда Ма положила ту или иную вещь.
Она читает книгу без картинок, и я подхожу к ней с книгой с картинками. «Очень голодная гусеница» любит портить вещи, она прогрызает дырки в клубнике, в салями и во всем, что попадается ей на пути! Я могу вставить в дырку на картинке свой палец. Сначала я подумал, что книгу кто-то порвал, но Ма говорит, что это сделано специально, чтобы было интереснее читать. Мне больше нравится «Беги, собака, беги», особенно тот момент, когда герои дерутся теннисными ракетками.
Норин стучит в дверь и вносит в нашу комнату очень интересные вещи. Во-первых, это мягкие растягивающиеся туфли, похожие на носки, но сделанные из кожи, а во-вторых, наручные часы со светящимися цифрами, которые я могу читать, совсем как на наших часах, оставшихся в комнате. Я говорю:
— Сейчас девять пятьдесят семь.
Для Ма они слишком маленькие, эти часы Норин принесла для меня. Она показывает, как надо их застегивать.
— Каждый день подарки, еще испортите мне ребенка, — ворчит Ма, поднимая маску, чтобы снова высморкаться.
— Доктор Клей сказал, что парню необходимы вещи, которые позволили бы ему контролировать свои чувства, — говорит Норин. Когда она улыбается, ее глаза превращаются в щелочки. — Не скучаешь по дому?
— По какому еще дому? — Ма в изумлении смотрит на нее.
— Простите, я не…
— Это был не дом, а звуконепроницаемая камера!
— Я сказала не подумав, извините меня, — оправдывается Норин.
Она поспешно уходит. Ма ничего не говорит, она что-то пишет в своей тетради.
Если комната не была нашим домом, значит, мы бездомные?
Утром, здороваясь, я хлопаю доктора Клея по поднятой ладони, и он ужасно рад этому.
— Зачем носить эти маски, если у нас и так простуда с сильным насморком? — спрашивает Ма.
— Ну, — отвечает он, — чтобы не подцепить что-нибудь похуже.
— Но ведь всякий раз, когда нам надо высморкаться, приходится поднимать маску…
Он пожимает плечами:
— Делайте как хотите.
— Маски долой, Джек, — говорит мне Ма.
— Ура!
Мы бросаем маски в помойное ведро.
Доктор Клей достает картонную коробочку с мелками, на которой написано «120» — вот как их много! Все они имеют смешные названия, написанные маленькими буквами сбоку. Здесь есть «атомный мандарин», «пушистый-золотистый», «дюймовый червяк» и «открытый космос» (а я и не знал, что космос имеет цвет), и еще «король пурпурных гор», «рацматац», «желтый-молтый» и «вон тот дикий голубой». Названия некоторых мелков специально написаны неправильно, чтобы было смешнее, например «чюдесный», но, по-моему, это совсем не смешно. Доктор Клей сказал, что я могу рисовать всеми мелками, но я выбрал те же пять цветов, которые были у меня в комнате, — голубой, зеленый, оранжевый, красный и коричневый. Он спрашивает, могу ли я нарисовать нашу комнату, но я уже рисую коричневым мелком космический корабль. В коробке есть даже белый мелок, но ведь белый трудно увидеть на бумаге.
— А если эта бумага — черная? — спрашивает доктор Клей. — Или красная? — Он находит лист черной бумаги, и я вижу, что он прав — белый хорошо виден на нем. — А что это за квадрат вокруг ракеты?
— Это — стены, — объясняю я. Я рисую себя в виде девочки, которая машет рукой «до свидания», и еще младенца Иисуса и Иоанна Крестителя. Они совершенно голые, потому что день солнечный, а из угла смотрит желтое лицо Бога.
— А где твоя Ма?
— Она вот здесь, внизу, спит.
Настоящая Ма смеется и сморкается в платок. Это напоминает мне о том, что тоже надо выбить нос — из него все время течет.
— А тот человек, которого ты называешь Старый Ник, он тоже здесь?
— Да, он сидит в этом углу, в своей клетке. — Я рисую Старого Ника и очень толстые решетки, он их грызет. Решеток — десять, это самое сильное число, даже ангел не сможет взорвать их своей газовой горелкой. Ма говорит, что ангел никогда не будет спасать плохого человека. Я показываю доктору Клею, что могу считать до 1 000 029 и еще дальше, если захочу.
— Я знаю одного маленького мальчика, когда он нервничает, то без конца пересчитывает одни и те же вещи и не может остановиться.
— А какие вещи он считает? — спрашиваю я.
— Линии на тротуарах, пуговицы — и все остальное в этом роде.
Я думаю, что лучше бы этот мальчик считал свои зубы, потому что они всегда под рукой, если, конечно, не выпали.
— Вы все время говорите о страхе расставания, — говорит Ма доктору Клею, — но ведь мы с Джеком не собираемся расставаться.
— Но вы же теперь не одни в этом мире, правда?
Ма жует губу. Они говорят о социальной интеграции и самобичевании.
— Самое лучшее, что вы сделали, — это то, что постарались как можно раньше вытащить его из этой комнаты, — говорит доктор. — Пятилетние дети еще очень пластичны.
Но я ведь сделан не из пластика, я — настоящий мальчик.
— …он еще слишком мал и, скорее всего, сумеет все забыть, — продолжает доктор, — и это будет для него огромным благом.
Я думаю, что «благо» — это «спасибо» по-испански.
Мне хочется еще поиграть с куклой с высунутым языком, но наше время вышло, и доктору Клею надо идти играть с миссис Гарбер. Он говорит, что я могу оставить себе эту куклу до завтра, но она все равно принадлежит ему.
— Почему?
— Ну, потому что в этом мире все кому-нибудь принадлежит.
Как и мои шесть новых игрушек, пять новых книг и еще зуб, потому что, я думаю, Ма он больше не нужен.
— За исключением, конечно, вещей, которые принадлежат всем, — говорит доктор Клей, — вроде рек и гор.
— И улиц?
— Ты прав, мы пользуемся улицами сообща.
