— Что это ты так разволновался? — пробурчал дядюшка Кро, видя, как я беззвучно, словно рыба, двигаю губами. Похоже, негодяй научился понимать меня без слов: — Кому они нужны там, где сами люди — тени!
Я обвел взглядом широкую полосу утыканного осколками скал песка и все во мне содрогнулось. Душа наполнилась безысходной тоской. Словно в поисках чего-то, на что можно было опереться, я повернулся к покинутому нами берегу, но зрелище сгрудившихся у вод забвения людей оказалось еще более гнетущим. На выступавшем из желтоватой дымки сонмище лиц лежала печать отрешенности, взоры несчастных были устремлены в одну точку, но на самом деле каждый из них смотрел в себя. Старые и молодые, красивые и безобразные, они отряхнули прах жизни с ног своих и теперь тщились понять что же это такое было. Совсем недавно я удивлялся тому, что святые такой радостной религии, как христианство, никогда на иконах не улыбаются. Дитя, я тогда не знал, что им, как сейчас мне, довелось повидать! Из под кисти богомаза не могло выйти ничего, кроме бесконечной любви к страдальцам, имя которым легион…
Дядюшка Кро, если и думал о чем-то, то совсем о другом:
— Ложись рядом, Дорофейло, погрей старые косточки! Если бы не царящая здесь безысходность, так бы на этом берегу и обретался…
Однако перспектива поваляться на пляже с видом на врата ада меня не обрадовала. К гнусности пейзажа добавлялся отчетливый запах сероводорода, хотя и без него состояние мое было близко к обморочному. От причала, рядом с которым мы вышли на берег, к озарявшемуся красными всполохами входу в пещеру вела уложенная каменными плитами, выбитая ногами грешников дорога. О низко положенные бревна настила тяжело плескалась тягучая, как мазут, вода. Накатывая на черный песок, волны на мгновение застывали, потом так же медленно и неохотно отползали назад, обнажая сплошь усеянное монетами дно. Греческий обол соседствовал здесь с американскими центами, а кое где можно было разглядеть и российские полушки вперемешку с грошиками.
И на этот раз дядюшка Кро проявил чудеса догадливости. Проследив направление моего взгляда, лениво заметил:
— Традиция такая, класть под язык покойничку мелкую монетку! Для Харона. Только лодочнику денежки эти без надобности…
Зевнув во всю пасть, крокодил прикрыл блаженно глаза. Я опустился на песок и стащил с себя теннисную майку, вытер носовым платком взмокшие лицо и шею. Сейчас бы, как после парной, броситься в снег, а потом выпить запотевший стакан белого сухого с минералкой! Но аллигатор не дал мне расслабиться и погрузиться в мечты:
— Ладно, хватит прохлаждаться, поползли! Когда придет новая партия грешничков, Церберу будет не до нас…
Прохлаждаться?.. Ну и воображение же у хвостатого! Мне бы немного придти в себя или, хотя бы, просто подышать полной грудью, но дядюшка Кро уже вступил на выложенную камнями дорогу и, переставляя чудовищные лапы, зашустрил к вратам ада. Ничего не оставалось, как только покорно плестись за ним.
Вот, оказывается, каков он, последний путь, — размышлял я, понуро глядя себе под ноги, — весь в рытвинах и выбоинах, оставленных миллиардами прошедших им людей. О чем они думали, спотыкаясь об эти камни, если думали вообще? Что согревало их души на пороге преисподней? Мысль о том, что вопреки всему удалось зачерпнуть горсть счастья? Или благодарность Господу за шанс жить и изменить себя?.. А я, я о чем думаю? Ведь все получается в точности, как я того боялся: сначала на этот берег, теперь к вратам ада, а там остается один шаг… Так, может, и они, в точности как я, надеялись до последнего?..
Ноги отказывались двигаться, я передвигал их с трудом, но к дыре в скале мы все же доковыляли. К аромату тухлых яиц здесь присоединился отчетливый запах серы. Над непроницаемо черным входом в пещеру растяжкой красовался плакат: «Оставь надежду всяк сюда входящий!», а ниже кривыми, прыгающими буквами стояло: «Уходя из жизни, вытирайте ноги!».
Знавший повадки Цербера, дядюшка Кро заглянул за стоявший сбоку, на манер сторожевой будки, осколок скалы и драматическим шепотом сообщил:
— Дрыхнет, собака! Постарел трехглавый, мышей не ловит…
В следующую секунду подлунный мир огласился душераздирающим ревом. Выскочивший из-за камня огромный пес был поистине ужасен. Шесть глаз его горели неистовым огнем, три пасти изрыгали проклятья. Увидев аллигатора, он сразу успокоился и сладко зевнул:
А, это ты заявился мой сон потревожить!
Нет мне, собаке, ни отдыха, нет и покоя
Вечно якшаешься, Кро, ты с кем ни попало
Нет бы дремать — ты других без нужды будоражишь
Иль затворил я пред вами ворота Аида?
Или приятель твой робок и страхом охвачен?
Поздно метаться, ходу обратного нету
Ждет не дождется его крутая тусовка
У дядюшки Кро от удивления отвалилась нижняя челюсть.
— Ты что, Цербер, белены объелся? Где ты только таких слов нахватался?..
Выбросив перед собой передние лапы, огромный пес до хруста в костях потянулся, после чего рухнул ими же на песок:
Разный народец приходит к дверям преисподней
И не таких тут речевочек можно набраться
И с матюгами последний порог преступают
Фенечка в том — умирают не только поэты!
По-видимому, упоминание версификаторов навело Цербера на новую мысль. Собака оживилась и, сведя вместе головы, приступила к нам с Кро с вопросом:
Ну-ка ответьте, бродяги, мне без обмана
Лучше ль Овидия вирши я сочиняю?
Стиха творением мир украшая подлунный
Он же, надменный, меня изводит насмешкой!
Ответ дядюшки Кро был полон бьющей в глаза искренностью:
— Завидует, Цербер, Овидий тебе завидует! Ты лучший поэт их всех известных мне собак и лучшая собака из всех известных мне поэтов, хотя среди них встречаются не только злобные, но и откровенно кусачие.
Мудрые речи я слышу, о друг Каллиопы
Правду всегда говорить легко и приятно!
Что привело вас, любимцев богини Паллады
К этой юдоли великой и страшной печали?
Аллигатор выступил вперед, как если бы собрался держать речь:
— Мудрость твоя вовеки с нами пребудет!.. — молвил он и от неожиданности замер. Сплюнул на песок с кривой усмешкой: — Ну и заразный же вещь — этот твой амфибрахий! Чуть недоглядишь и сам начнешь выражаться стихами. Нам, Цербер, нужен твой совет, затем и пришли…
C этим, ребята, проблем у вас точно не будет
Разве напрасно я бдю у ворот преисподней!
Глупый Харон берет за услугу деньгами
Мне же усопшие плату дают мудрым словом.
Вспомнив, однако, что совсем недавно говорил о других, возможно тоже мудрых, но непечатных словах, Цербер, тем не менее, нимало не смутился.
