Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
— Поднимет естественными витаминами.
У Раисы были широкие брови и бегающие, высматривающие выгоду глаза — как у хищника. У куницы, например. Или хоря. Хотя Корольков никогда не видел ни куницу, ни хоря.
«Такая под машину не попадет, — подумал он. — И с машиной не перевернется».
Вошел Анастасьев. Посмотрел на Королькова и спросил:
— Иван, ты что, волосы красишь?
— В какой цвет? — спросил Корольков.
— Не пойму. Только они у тебя потемнели.
— Это я побледнел. Лицо поменяло цвет, а не волосы.
— Хочешь, я вырежу тебе твою язву. По знакомству?
— Спасибо. Не хочу, — глухо ответил Корольков.
Маргарита Полуднева стояла как кость в горле.
Ни проглотить, ни выплюнуть. Он вдруг понял, что задохнется, если не увидит ее.
Прочитал адрес на титульном листе истории болезни. Спросил:
— Кто такой Вавилов?
— Какой Вавилов? — не понял Анастасьев, думая, что речь идет о больном.
— Улица Вавилова, — объяснил Корольков.
— Революционер, наверное, — подсказала Раиса.
— А может, ученый, — предположил Анастасьев. — А что?
— Ничего, — ответил Корольков. И Анастасьев удивился несовпадению его лица со смыслом беседы.
* * *
Маргарита Полуднева лежала у себя дома на своем диване, а перед ней сидела подружка Нинка Бочарова — загорелая, здоровая, с лицом, поблескивающим в полумраке. Она только что вернулась из командировки в Иркутск и пребывала в состоянии полного раздрызга. Тот факт, что погиб Гоча, которого Нинка знала, и Марго чуть не погибла, произвел на Нинку впечатление сильное, но кратковременное. Страдания Марго, равно как и Гочи, остались позади, а ее, Нинкины, страдания были в настоящем и состояли в том, что ее талантливый муж снова запил после трехлетнего перерыва. К тому же чужие страдания были с чужими людьми, а ее — с ней. И Нинке хотелось говорить, чтобы выговориться и облегчить душу, чтобы душа стала полегче и ее не так тяжело было в себе носить.
— Он обещает, клянется. Я каждый раз верю. А потом все сначала.
На Нинкином лице стоял ужас. Ее пугала бессовестность, разлитая в мире и направленная на нее.
— Я просто не знаю, как мне жить. Я не уверена в завтрашнем дне. И даже в сегодняшнем вечере. Я живу, как партизан, — перебежками.
Марго не поняла, и это непонимание отразилось на ее лице.
— Ну, партизан на открытой местности. Пробежит, упадет. Вот это и есть моя жизнь.
— Почему партизан? Солдат под обстрелом.
— Ну не важно! Все равно война. Это какой-то ужас. Я не выдержу.
— А ты его лечи.
— Я уже лечила. Даже в Бурятию ездила, к буряту. За травами. Все бесполезно. Можно только бросить.
— Ну брось!
— Не могу. Я его люблю. Все остальные — амбалы рядом с ним.
— Амбал — это что?
— Не знаю. Сарай. Или плита бетонная… Что мне делать?
— Ничего не делать, — сказала Марго. — Никогда хорошо не жили, и нечего начинать. Как там Иркутск?
— В Доме декабристов была. И на кладбище.
— Я скучаю по этому времени, — поделилась Марго. — Я скучаю по декабристам.
— Да уж, — согласилась Нинка. — Тогда слово, данное другому, что-то значило. Тогда были другие мужчины.
— И другие женщины.
— Женщины не меняются, — возразила Нинка. — Они всегда женщины. Ну ладно… Я тебе завтра позвоню.
Она ушла, забыв сигареты и свое отчаянье. Отчаянье осталось в комнате. Марго вдыхала его. Болела грудь. Корольков стоял перед глазами: неровный срез переднего зуба, два голубых окна в тревожный мир… Захотелось встать, одеться и поплестись к нему куда бы то ни было: в больницу, домой… Но она никуда не пойдет. Она себя знает.
Раздался звонок в дверь. «Это Нинка, за сигаретами», — подумала Марго. Трудно поднялась. Открыла дверь.
В дверях стоял Корольков. Он что-то проговорил, но она не расслышала, различила только глуховатый голос, бубнящую интонацию. Качнулась к нему, и в грудь под ребра вошел нож. Она и раньше слышала: пронзила любовь, но думала, что это просто красивые слова. Оказывается, правда.
Марго смотрела, всматривалась в его лицо. В своей жизни она не видела ничего более красивого, чем это склоненное к ней лицо. Произведение Божьего искусства. Подлинник.
— Тебе больно?
Было больно от ножа, который стоял в солнечном сплетении. На глазах выступили слезы.
Он целовал ее в глаза. Потом в губы. И она слышала вкус собственных слез.
— Ты когда меня полюбила?
— Я? Сразу. А ты?
— И я сразу.
— А чего воображал?
— Побаивался.
— Чего?
— Я старый, нищий и больной.
— Ну и пусть!
— Это сейчас «ну и пусть». А дальше?
— Не надо заглядывать вперед. Не надо ничего планировать. Один уже планировал…
— Кто?
— Не важно кто… В истории много примеров. Гитлер. Наполеон.
— Ты любила до меня?
— Сейчас кажется, что нет.
— Я прошу тебя… Пока мы вместе, пусть у тебя больше никого не будет…
— Мы всегда будем вместе. Не бойся ничего. Настоящий мужчина не должен бежать от любви. Не должен бояться быть слабым, больным и нищим.
— Я не настоящий. Ты принимаешь меня за кого-то другого. Ты меня не знаешь.
— Это ты себя не знаешь. Ты сильный и талантливый. Ты самый лучший изо всех людей. Просто ты очень устал, потому что жил не в своей жизни. Ты был несчастлив.
— Почему ты так решила?
— А посмотри на себя в зеркало. Такого лица не бывает у счастливого человека.
— Да?
— Такое впечатление, что ты прожил всю свою прошлую жизнь и живешь по инерции. По привычке жить.
— Ты еще молодая. У тебя нет привычек. Они тебя не тянут.
— У меня есть привычка к одиночеству.
— Ты его любишь?
— Что?
— Одиночество.
— Разве одиночество можно любить?
— Я любил до тех пор, пока не встретил тебя. А сейчас понимаю, что был по-настоящему нищим.
— А я знаю, какой ты был маленький.
— Какой?
— Такой же, как сейчас. Ты и сейчас маленький, поседевший от ужаса ребенок. И говоришь, бубнишь, как дьячок на клиросе. Тебя, наверное, в школе ругали.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
