— Четырнадцать, — нехотя ответил Юрка.
— Ух ты!.. А это… а ей сколько? — спросил из белых домов.
— Ну, лет-то, лет ей сколько? — нетерпеливо повторил тот.
Затянувшись, Юрка отнес ото рта сигарету, насмешливо посмотрел на человека из белых домов и сказал:
— Ты что, больной? В тринадцать! Они и в двенадцать уже залетают!..
Окурок был уже совсем незначительным. Юрка зажал его между напряженным указательным и большим пальцем, повел взглядом, выискивая место, куда бы щелкнуть.
Заметил нас, оцепенело стоявших перед ним с разинутыми ртами.
— Вот так, ребятки, — сказал он со вздохом. — Е…ь, пока маленькие.
И запулил окурок в заросли палисадника.
Язык
В свое время меня поразила фраза женщины, эмигрировавшей из Ленинграда в США, город Сиэтл, штат Вашингтон (см. Чемодан), и безвылазно просидевшей там 22 года. Про каких-то своих приятелей эта женщина на родном ей русском языке говорила буквально следующее:
— Они адаптировали двух китаянцев, один из них оказался наркоматиком.
В Замке (см.) я, как правило, завтракал в молчании.
Потому что русским здесь никто не владел даже в такой степени, чтобы рассказать про адаптацию китаянцев, самому же мне говорить на иных языках затруднительно. Я давно понял, что изучение языков проходит в два этапа. Первый — это когда ты не знаешь, как сказать. Второй — ума не приложишь, что сказать.
Что бы ты ни сказал, это высказывание иностранца, чужеземца, русского. О чем можно говорить с чужеземцем? Разве что о погоде.
В отношении немецкого я находился на первом этапе. Мой английский был на втором. Короче говоря, поскольку погода почти всегда была чудесной, я предпочитал помалкивать.
Однажды пошел дождь, и утром, глядя на туманное озеро сквозь окна зимнего сада, я заметил:
— Нет ничего лучше плохой погоды.
Английский писатель, примерно мой ровесник и такой же, как я, стипендиат, в то время переводил Андрея Платонова и очень им восхищался. Он мог и не знать, что моя фраза (по крайней мере в обратном переводе на русский) является названием одного из романов болгарина Богомила Райнова, когда-то популярного в СССР. Скорее всего, так оно и было.
Он недоуменно посмотрел на меня:
— Что?
Я повторил.
Он пошевелил губами, повторяя про себя.
Он не понимал. То есть каждое отдельное слово ему было знакомо, но общий смысл ускользал. Еще точнее: он и смысл улавливал, но не мог его принять. Просто не в силах был с ним согласиться. Мое высказывание казалось ему диким. Ну как, например, «больше всего я люблю ненавидеть синие апельсины!».
Англичанин аккуратно отставил чашку и настороженно на меня посмотрел. Не знаю, что ему почудилось.
— Э-э-э… Это как бы шутка… — сказал я, припомнив Дика Дагласа (см.). — Парадокс… э-э-э… Понимаете, я не люблю солнца.
Он бросил на меня еще один дикий взгляд, в котором читалось что-то вроде: «Сатанисты?! Морлоки?..»
— Я, видите ли, вырос в Таджикистане. Там очень жарко. Дожди идут редко. Хорошо, если в конце октября пройдет дождь, — толковал я. — Очень редкая вещь, понимаете? Поэтому я люблю дожди. Ну как бы еще объяснить…
Безнадежное дело — на чужом языке, ворочающемся во рту как пластмассовый, объяснить, как я в детстве любил дождь! До оторопи, до сладкого замирания!.. Однажды долго не мог уснуть, мучаясь тяжелой жарой, а уснув, был разбужен шумом ночного ливня. Я представлял себе, как струи воды бьют по спекшейся глине, хлещут по жестким пыльным листьям, барабанят по жестяному козырьку над окном полуподвала!.. Вода шумела, шумела, я просыпался не раз и не два, но просыпался счастливым — шел дождь, долгожданный дождь! — и, повернувшись на другой бок, улыбаясь, медленно засыпал под этот сладкий грохот… Утром пережил настоящее отчаяние — оказалось, что это всего лишь сосед со второго этажа решил полить палисадник и бросил из окна резиновую кишку. Шланг не доставал до земли, вот и шумела неживая водопроводная вода…
Англичанин посмотрел на меня долгим взглядом и вдруг расплылся в улыбке. Честно сказать, она показалась мне несколько искусственной.
— Ах вот в чем дело! — сказал он, поднимаясь со стула. — Вот в чем дело! Нет ничего лучше плохой погоды! Ха-ха-ха! Да вы шутник!
Осторожно похлопал меня по плечу жестом одобрения и, качая головой и похохатывая, направился к дверям.
И я еще слышал, как он повторяет в коридоре:
— Ну и шутник! Нет ничего лучше плохой погоды! Ха-ха-ха!.. Ну и шутник!..
