— Пока не починятся, бейдевинд им не ходить, — сообщает боцман.
Руфине хочется смеяться и плакать разом. Свою семью не спасла, а чужих людей защитила. Впрочем, в Севилье остался долг. Огромный. Необъятный. Что с ним делать, она решит позже. Что не простит — точно! Но пока — пока, видимо, придется овладевать морской терминологией. Ничего. Всегда любила учиться.
Пинасса пристраивается в кильватер — еще одно морское слово — флейту. С которого летят крики: «Да здравствует наш Бернардо! Да здравствует донья Изабелла! Да здравствует Испания!». В ответ крикам рука сама поднимается, чтобы приветственно помахать. Потом девичья фигурка на левом борту превращается в подобие чугунного литья на пушечном стволе, бесстрастного и безмятежного.
А ветер гонит — медленно гонит, что поделать — потрепанные корабли к спасительной Ямайке.
История вторая, в которой, помимо прочего, выясняется, что на Ямайке нет рома
Если в Андалусии сиеста — образ жизни, то на Ямайке — условие выживания. Солнце злей. Вот и приходится полуденную стражу делить на половинки, точно как утреннюю «собаку». Единственное, что способно пробудить столицу острова, Сантьяго де ла Вега — паруса на горизонте. Желательно прямые, четырехугольные. Прямой парус — корабль из Европы, косой — местный… На прошлой неделе приходила под косыми барка из Гаваны. Так и пришлось ей ждать на рейде, пока портовая команда отоспится и зачалит судно. Толку суетиться? Ни полезных в хозяйстве вещей не привезли, ни тростник не купили. Передали пакет губернатору, это да, так дон Себастьян, послание читая, аж позеленел. Ответа писать не стал.
— Передайте тому, кто вас послал, — сказал капитану барки, — что я сделаю все, что в моих силах и в силах Ямайки, но сил этих немного…
Как жарит… Козырек над вышкой заслоняет от солнца темечко, но не глаза, перед которыми колеблются белесое марево неба и зеленое — воды, переливаясь друг в друга. Хочется опустить взгляд на песок под вышкой. Там, внизу, часы. Солнечные. Воткнутая в песок палка. Как по ней определить, сколько тебе осталось дневной «собаки», солдат ямайского гарнизона выучивается сразу, как отстоит первую стражу. Если не следить за растущей тенью, начинает казаться, что и впереди, и позади вечность, а ты грешник, обреченный тысячелетиям чистилища. Тень же напоминает: ты все еще в юдоли земной и стоять тебе, хвала Спасителю, осталось никак не более получаса. А потом тебе, полусонному, до ночи мыкаться среди бодрых товарищей…
Даже выпивка не принесет утешения. Потому как ее, толковой выпивки, как раз и нет. Простому солдату в колониях не дано мечтать о добром вине, по крайней мере, с тех пор, как началась очередная война… В старые добрые времена нетрудно было раздобыть добрую голландскую водку. Увы, теперь торговля с Голландией закрыта, а испанские корабли до Ямайки просто не доходят — французов боятся. Те свили разбойничьи гнезда на островах, и любой одинокий корабль для них желанная добыча. Конвои же идут мимо, к богатой Гаване, оттуда — на материк, где платят серебром, а не сахарным тростником, размолотым в кашицу и выжаренным на плоских противнях.
Бывают еще барки с материка, но они не привозят ничего, что было бы сделано в Старом Свете, а если и привозят, то задорого. За такое дорого, что у простого солдата таких денег и за год службы не наберется. В трюмах у них будет немного кожи — тогда можно будет справить новые сапоги, много вяленой говядины, красного перца, какао и кукурузной муки. Того, чем и будут питаться обитатели острова. Обратно поедет патока. Жители колоний любят сладкое! В ожидании кораблей с юга, сладким сиропом залиты все бочки. Патока почти не портится и может ждать кораблей год, даже два.
Из нее и бражку поставить можно, жизнь себе подсластить — если от сахарного привкуса еще не выворачивает. А тошнит — сдержи рвоту, и вскоре станет хорошо и весело.
Ходят слухи, что в Бразилии и на Санто-Доминго наловчились гнать из тростника чего позабористей. Увы, не привозят. Патоки у них своей достаточно, а больше с ла Веги взять нечего. Потому мечта часового остается прежней: корабль с квадратными парусами. Из Европы.
Часовой вновь поднимает взгляд. И видит на границе сини и зелени белое пятнышко. Моргает. Протирает глаза. И, убедившись, что паруса — не мираж, издает радостный крик:
— Корабль на горизонте!
Сонный город изволил проснуться не сразу. Мало ли, парус! Может, снова губернатора озадачат из Гаваны. Однако, как только стало ясно, что кораблей два, и один из них потрепанный штормом флейт, верно, отбившийся от гаванского флота, горожане забыли и про жаркое солнце, и про пользу послеобеденной дремы. Встретили на половине дороги, крича с лодок приветствия. Провели к причалу, выслушали историю — и заметно приуныли. Главным грузом корабля оказались люди.
Люди — тоже хорошо. Люди, это вести изо всех уголков Испании, интересные беседы на все дни, что флейт будет чиниться, возможность попотчевать самых благодарных едоков, соскучившихся по свежей пище. Первая порция бесплатно! Почему? Новички ее выплюнут. Кому дворянский гонор не позволит, будут хлестать воду, как сеньорита в моряцкой шляпе. Эта пришла на пинассе, не погнушалась спрыгнуть в воду, не дожидаясь, пока подадут сходни. Теперь знакомится с сеньором красным перцем — до слез на глазах. Отняв кружку от обожженного рта, спрашивает:
— Что это было?
— Кукурузная лепешка. Пресная.
— Это — пресная?
— Привыкайте, вы в Америке. Вот, говядинки не желаете? Только осторожней. Она острая. В самом деле.
Руфина трогает кусок мяса пальцем. Принюхивается. Мотает головой.
— Я не огнеед.
— А сардинку печеную?
— С перцем?
— Тут все с перцем. Или с перцем, или гнилое…
Но добрая душа находится.
— Берите сардину. Самую-самую непроперченную, — советует, — потом ее нужно ухватить одной рукой за голову, другой за хвост. Вкусно?
Очень. И своеобразно. Как и необходимость есть рыбу руками и зубами, без ножа и вилки. А перчатки, разумеется, за поясом.
— Да… Дайте еще воды! Уфф… Правда, вкусно. В Севилье такого не бывает. А сколько они стоят, сардинки?
Мелкие монетки позвякивают в третьем кошеле — в том, что одиноко болтается снаружи. Но самой маленькой из них оказывается достаточно, чтобы есть печеную рыбу целый день. Сколько влезет. В Севилье та же рыба стоит не в меди, а в серебре. В Мадриде — думать страшно. Эта золотая рыба будет там соленой, а не печенной на решетке. Что ж, придется привыкать. В книгах пишут, что в колониях еда дешева, но и труд тоже. Особенно в таких вот небольших городках! Весь смысл Сантьяго де ла Вега в том, чтобы менять патоку на привозные товары и рыбу, так что большинство горожан — рыбаки. Есть и несколько торговцев, сидящих на маленьких складах со всякой всячиной в ожидании, когда кто-нибудь из плантаторов не выберется в город по какой-никакой надобности. В город съезжаются только когда сезон, и за урожаем приходит флот. Или не приходит… Последние годы — чаще второе. Потому плантации, прежде растившие тростник на продажу, понемногу обретают черты классических поместий: немного тростника на случай, если корабли все-таки придут, кукуруза — на муку и скоту на корм, фруктовые деревья.
