Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
– Я тоже не сделал ничего, что расходилось бы с подписанным мной договором, – хрипло произнес Сотников, по-прежнему не поднимая головы. – До срока сдачи рукописи остается еще почти четыре месяца, я не отлыниваю от творческого процесса… Даже несмотря на смерть отца, между прочим! – с вызовом вскинул он глаза на сидящего перед ним кавказца.
– Да-да, мы знаем о постигшем вас горе, – скорбно покачал головой «Иосиф Виссарионович». – И приносим вам свои глубочайшие соболезнования… Но разве можно объяснить смертью отца те изменения, которые вы внесли в рукопись?
– Все изменения рукописи – личное дело автора.
– Конечно, конечно! Мы не вмешиваемся в ваше творчество! – вступил в разговор лысый очкарик, до этой минуты сидевший в своем кресле тихо и безучастно, прикрыв глаза и, кажется, дремля. – Но ведь ваши изменения коренным образом меняют смысл написанного, разве не правда?
– С чего вы это взяли?
Сердце Владислава ёкнуло и пропустило удар. «Начинается…» – панически подумал он, стараясь не выдать внешним видом своего волнения. Всю прелюдию можно было рассматривать как угодно, но «минеральный секретарь» явно собирался расставить все точки над «i». И весьма решительно.
– Вы ведь даже не читали рукопись, господин… Простите, не знаю вашего имени-отчества.
– Оно вам ни к чему. Равно, как мне – чтение вашей писанины. Все ясно и так. Вы изменили сюжет?
– Возможно, я…
– Отвечайте прямо: да или нет! – повысил голос «эксперт».
– Почему вы на меня кричите… – попытался возразить Сотников, но лысый лишь нетерпеливо дернул подбородком, и сзади на Влада обрушился такой удар, что, задыхаясь от боли в спине, он рухнул на колени. Второй удар швырнул его на пол…
– Прекратите! – Взмахом руки пожилой кавказец остановил Марата, занесшего ногу в тяжелом ботинке над слабо корчившимся на паркете мужчиной. – А вам, Владислав Георгиевич, – обратился он к хватающему разинутым ртом воздух, словно рыба, выброшенная на лед, Сотникову, – я не советую грубить или качать права. Провинились, так встречайте критику достойно.
«Ничего себе критика! – от тугой пульсирующей боли в спине мысли путались. – Если это лишь критика, то что будет после, когда станут делать выводы…»
Однако странное дело: вместе с болью пришло облегчение. Так бывает, когда стрелки стоят на огневом рубеже и ждут, кто из них начнет первым. Первый выстрел словно снимает какой-то ограничитель, рушит барьер. Точно так же предательский удар сзади снял предохранитель в сознании Владислава, помог преодолеть барьер страха, сжег позади мосты. Пусть эта первая боль была ничем перед возможно ждущими его впереди пытками – Рубикон был перейден.
– Я… ничего… не понимаю… – прохрипел он, пытаясь опереться ватными, скользкими от пота ладонями о паркет. – В чем… я… провинился…
– Видите, эфенди, – развел руками очкарик, обращаясь к пожилому, – он упорствует. Не лучше ли сразу поставить его на свое место?
– Может быть… Может быть… – покивал тот массивной усатой головой. – Но сможет ли он после этого писать? Вы даете гарантии?
– Обижаете, эфенди! – осклабился лысый, напоминая уже не «минерального секретаря», а незабвенного Лаврентия Павловича. – Мои ребятишки свое дело знают. А он на вид мужик крепкий, сдюжит.
– Раз так…
Разговор шел, словно Владислава в комнате не было. Но возмутиться этим фактом он не успел…
Оглушительная и ослепительная боль вспыхнула в боку, бросила на что-то твердое и стерла все остальные чувства…
Сознание возвращалось медленно, крадучись, готовое снова сорваться с места при малейшей опасности и скрыться в неизвестном направлении. Болело все.
Болело так, что все когда-либо испытанные Владиславом до этого боли, начиная со сломанной в нежном детстве, при падении с велосипеда, ключицы до мучившего несколько лет назад периостита, воспринимались какой-то мелочью. Да они и были ничем по сравнению с той мощной, всеобъемлющей и всеподавляющей болью, которая царила сейчас не только внутри него, но, казалось, и снаружи. Будто его погрузили в котел с какой-то ядовитейшей жидкостью вроде плавиковой кислоты или «царской водки», и теперь постепенно растворяют в ней тело. Мышцу за мышцей, косточку за косточкой, клетку за клеткой… Если они только существовали еще, эти кости и мышцы.
Сотников приоткрыл глаз и увидел перед собой странную желтую блестящую поверхность, расстилающуюся вокруг, насколько хватало взгляда. Нечто вроде аэродрома, расчерченного глубокими бороздами на ровные, уходящие вдаль прямоугольники, сильно искаженные перспективой.
– Пришел в себя, – констатировал кто-то невидимый у него над головой. – Я ошибся. Хотя такие средневековые методы все равно не одобряю. Есть более цивилизованные способы. Сульфазин[19], например.
– Извините, доктор, – раздался другой голос, смутно знакомый. – Перестарались. А все вы, Али-Ходжа! «Мои ребятишки свое дело знают…»
При звуках знакомого имени в голове у Влада что-то щелкнуло, и желтый аэродром превратился в обычный паркет. Правда, с такого вот оригинального ракурса он видел его впервые в жизни.
А невидимый врач продолжал кипятиться:
– «Перестарались»!.. Ему, к вашему сведению, сорок восемь лет! А если бы не выдержало сердце? А если у него отбиты жизненно важные органы? Почки, например, или селезенка. А если сотрясение мозга, в конце концов? Все, я умываю руки!
Сотников окончательно пришел в себя и попытался подняться, не до конца понимая в облаке боли, где у него руки и ноги и вообще, существуют ли они еще. Ничего из этой попытки не вышло. Он смог лишь немного побарахтаться на манер раздавленного колесом червяка и затих, опять стукнувшись головой о пол и едва снова не лишившись сознания.
Второй попытки ему не дали. Чьи-то осторожные руки легко оторвали сосредоточие боли, бывшее когда-то Владиславом Георгиевичем Сотниковым, от пола и положили на что-то мягкое. Паркет стремительно ушел вниз, перевернулся, вызвав мучительный приступ тошноты, и сменился видом потолка с торчащей посредине вычурной люстрой, показавшимся не совсем адекватному мозгу чем-то совсем уж сюрреалистическим.
«Почему люстра внизу? – тупо думало трепещущее тело. – Я что – в невесомости?..»
Что-то острое совсем не больно на фоне терзающей пытки кольнуло в сгиб локтя, и все окружающее начало понемногу заволакиваться жемчужной дымкой, сквозь которую тяжело, пудовыми гирями, падали слова:
– Подумайте немного наедине, Владислав Георгиевич. А потом мы снова вернемся к прерванному разговору. Только хорошо подумайте, прошу вас. У нас не так много времени, и цацкаться с вами до бесконечности мы не намерены…
Тело стало совсем невесомым, взмыло ввысь и заколыхалось там совсем как воздушный шарик. Красный воздушный шарик, который маленький Владик Сотников несет, крепко держа за ниточку, на первую в его жизни Первомайскую демонстрацию. Ох, как рвется из слабеньких детских пальцев упрямый шар, как трудно его удерживать…
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
