«Каток, — повторил он про себя. — Точно».
Колеи лучились отраженным светом луны. Издали это походило и на изрезанный полозьями лед, и на паутину под солнцем. Однако чем могли быть отполированы рельсы, если большинство находившихся на путях паровозов и вагонов — стоявших набекрень, полуразрушенных, намертво схваченных снизу чертополохом и ржавчиной — были давным-давно не на ходу?
Подорогин услышал вблизи методичное негромкое пощелкиванье, и не сразу, а словно прислушивался к себе с большого расстояния, догадался, что так на фонарике щелкает выключатель-ползунок. Большим пальцем, сам не чувствуя того, он гонял ползунок вверх-вниз в пазу. Мертвенный голубой луч выхватывал из-под ног такой же безжизненный синеватый грунт и камни.
Подорогин сунул фонарик в карман и двинулся дальше по тропе.
В примыкавших к лесу заболоченных низинах собирался туман. Была половина шестого, но казалось, что еще стоит глубокая ночь. Облачность разнесло, в усыпанном звездами небе, тронутая по краю тенью с сизовато-красной, цвета нарыва, каймой, пучилась ущербная луна. Тропинка понемногу сползала в раскисший кювет, под ногами начинало чавкать, и вскоре Подорогин был вынужден вернуться на пути. От недосыпа и курения натощак в голове у него как будто тоже поднимался туман — плотный, приливавший болью к вискам, застилавший глаза. Дважды, спотыкаясь между шпалами, он только чудом оставался на ногах, а на третий раз, взмахнув рукой, упустил в темноту топорик.
На излете затяжного, почти в километр, поворота дорога сходилась в колею и ныряла в туннель под отлогой, почти невидимой в темноте горой. Встав у высокого, сложенного полукруглой аркой портала, Подорогин посветил внутрь. Ему удалось рассмотреть только спекшийся щебень насыпи да жирную трещину на сводчатом потолке. Рельсы уходили в кромешную тьму. Подорогин поднял с насыпи камень и бросил его вдоль пути. Донесся короткий дробный звук падения. Тока воздуха не чувствовалось, огонек зажигалки горел под аркой, словно под стеклом керосинки — туннель был тупиковым, либо имел капитальное перекрытие. Минуту-другую Подорогин стоял в нерешительности, разминая шею и осматриваясь, затем оправил куртку, зажег фонарик, громко, как будто готовился опрокинуть рюмку, выдохнул и со словами: «мы едем, едем, едем…», — двинулся в туннель.
Через несколько шагов температура падала до того резко, что у него заслезились глаза. Именно тут, а не под аркой, пролегала настоящая граница между поверхностью и подземельем. И так же вдруг, как похолодало, изменились — словно переключились — и запахи: с пряной и сырой весенней разнотравицы на грибную затхлость склепа. Промозглый холод пробирал до костей. Подорогин застегнул молнию куртки по ворот и сунул свободную руку в карман. Чтобы одолеть озноб, этого, однако, оказалось недостаточно, он был вынужден прибавить шаг. Луч фонарика плясал по цементным стенам со змеящимися связками кабелей, перескакивал на ржавые, кое-где покрытые мхом рельсы, поджигал ледяными брызгами плесень на шпалах. Между стенами и насыпью тянулся кювет со стоялой водой и грязью. Звук шагов столь причудливо отражался от потолка, что казалось, будто по нему тоже идет кто-то, и Подорогин то и дело вскидывал голову. Через каждые десять-двенадцать метров на правой стене появлялись крупные, нарисованные известью стрелки, которые указывали направление внутрь туннеля. Точно такими же стрелками, но только повернутыми остриями к выходу, была размечена противоположная глухая стена. Справа Подорогин дважды миновал приваренные к косякам железные двери — у первой в щель между рамой и стеной можно было рассмотреть развороченный, точно взрывом, трансформатор, из-за второй доносился гулкий, как из бочки, плеск воды. Чем дальше от входа, тем гуще покрывался потолок трещинами и грибком, и тем чаще Подорогин был вынужден обходить вывалившиеся из свода куски бетона. Проводка ламп заросла каким-то растением, свисавшим местами до самой земли. Темнота нехотя, толчками пятилась перед рассеянным лучом.
Интересно, — думал Подорогин, чувствуя, что надо чем-то занять себя, отвлечься от монотонного мельтешения шпал и стрелок, — надолго ли хватит фонарика? Случайный, выскочивший почти наобум вопрос этот ни с того ни с сего оказался не праздным — длина туннеля была ему неизвестна.
«Так, — сказал он, сбавляя поневоле шаг. — Так». Он остановился и погасил фонарик. В темноте стали видны лишь фосфоресцирующие багровые пятна перед глазами. «Так», — повторил он, закрывая и открывая глаза. На ум явилась снятая инфракрасной камерой сценка из развлекательной программы: человек, шаря перед собой руками, входит в просторное, заполненное притихшими статистами помещение…
Вместо обычной лампы накаливания фонарик имел ксеноновые диоды. Подорогин откуда-то слышал, что от обычных щелочных батареек такие диоды могут давать непрерывный свет несколько суток. Проблема заключалась в том, что он понятия не имел, насколько свежи батарейки. Он услышал, как громко он дышит, и как на шум его дыхания с чуть уловимым запозданием наслаивается посторонний, паразитный ритм, похожий на эхо. «Вода, — подумал он, — эхо водопада из-за двери». Однако дверь, из-за которой доносился плеск, осталась далеко позади. Он обмер, прислушиваясь, а секунду спустя сердце его ухнуло вниз и колотящимся поплавком всплыло поперек горла: он понял, что во тьме перед ним кто-то есть. Буквально в двух-трех шагах, рукой дотянуться. Это было не наваждение, но абсолютная, крепнущая от секунды к секунде уверенность. В темноте перед ним находился кто-то, кто, стараясь не выдать своего присутствия, дышал с ним в унисон. Вот оно как, подумал Подорогин, боясь пошевелиться, даже сглотнуть слюну, и представляя себя большой плоской мишенью. Включить фонарик и обнаружить того, кто сейчас стоял перед ним, значило одно из двух: лишиться либо рассудка, либо жизни.
Так, без света, прошло несколько томительных минут.
Наконец, готовясь не то получить удар в лоб, не то провалиться сквозь землю, стиснув зубы, Подорогин с вытянутой рукой сделал три шага вслепую и только после этого, встав и переведя дух, решился снова включить фонарик.
Метрах в пяти от него на колее стоял пассажирский вагон, причем стоял только задней тележкой — передняя часть его наполовину сошла с пути, зарылась колесами в кювет и почти сомкнулась со стеной. С этой стороны насыпи было не пробраться. Второй вагон лежал на рельсах прогнутым днищем, слегка наискось. В пустые окна виднелись перекошенные двери купе, какие-то покореженные балки и штанги. Третий вагон задирался дальним концом под самый свод и, будто рюха, стоял на четвертом, который опрокинулся набок и застыл поперек туннеля — энергия крушения была такова, что более чем двадцатиметровый железный корпус в узком бетонном стволе согнуло, как пивную пробку. По следу на стенах было видно, что тащило его метров пятьдесят. Оба тамбура разорвало. Подорогин подумал, что вагон намертво запер туннель, однако слева между стеной и мочалоподобной культей кузова обнаружился лаз.
Внутри опрокинутого вагона он думал увидеть разложившиеся трупы, но увидел только рассыпавшийся уголь. Из прорех в продавленной стене, которая теперь сделалась потолком, свисали провода и клочья обшивки. Над щелью репродуктора болталась иконка глянцевой бумаги. Подтянувшись на руках, Подорогин вылез в окно и спрыгнул на другой стороне. Следующий вагон оказался последним и, как и первый, был сбит с колеи только одной тележкой. Еще через несколько десятков метров туннель делился надвое. Подорогин встал на самой развилке, у сужавшейся до ширины ладони бугристой бетонной кромки. Жерла расходившихся коридоров напоминали пустые окуляры.
