Глава 17
В воскресенье утром я ждал Юрия у гостиницы «Националь». Было девять часов. Декабрьское небо было пасмурным, свет еле пробивался сквозь грязно-серые облака.
Ночью опять шел снег, улицы еще не успели расчистить. Все было покрыто белой пеленой. Точь-в-точь как вчера вечером тело Малкольма Херрика на кровати в номере гостиницы. Настроение у меня было на той же отметке, что и наружный термометр.
Подлетела золотая коробочка. Я быстро проскользнул на сиденье рядом с водителем и зашелся в приступе кашля.
— Заболели? — поинтересовался Шулицкий, дергая ручку коробки передач с такой силой, словно там стояли титановые шестерни.
На языке крутилось «готовлюсь к смерти», но я счел эту шутку неостроумной.
— Вы сказали, — сменил тему Юрий, — что хотите поговорить с человеком, занимающим достаточно высокое положение.
Голос с уже хорошо знакомым мне акцентом заглушал шум двигателя. Мешки под глазами по сравнению с прошлой встречей набрякли еще больше, Юрий сам казался нездоровым. Верхняя губа дергалась чаще. Он привычным движением одной рукой щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету и глубоко затянулся. На лбу у него выступил обильный пот.
Он, как и я, был одет в строгий костюм со свежей сорочкой и галстуком. Но, в отличие от меня, заметно нервничал. Я подумал, что он решился на отчаянный шаг и не знает толком, к чему тот приведет.
— Вы встретитесь с генерал-майором. Это очень большая фигура.
Я был поражен. Накануне я обратился к Шулицкому с просьбой устроить мне встречу с представителем официальных кругов достаточно высокого ранга, чтобы принимать самостоятельные решения. Правда, мне казалось, что такой персоны не окажется во всей иерархии власти. Советские порядки позволяли действовать только после консультаций. Как здесь шутили, "после заседания комитета было принято решение сказать «нет». Официальные лица всячески избегали единоличных решений из боязни совершить ошибку.
— Куда мы едем? — спросил я.
— В Дом архитекторов.
Значит, даже генерал-майор не хотел рисковать, встречаясь со мной официально.
— Он не назвал своего имени и просил, чтобы вы обращались к нему по званию: генерал.
— Очень хорошо.
Некоторое время мы ехали молча. Я покашливал и вспоминал минувшую ночь. Я провел ее за составлением письма. Как ни странно, это оказалось тяжелой работой, поскольку я был не в состоянии нормально держать ручку. В горячке боя я схватил стул и даже сумел им размахивать и бить, но к ночи нервное возбуждение спало, и боль вернулась. Утром, когда Стивен, расставшись с Гудрун, явился в свою комнату, я дал ему прочесть подготовленный меморандум. Факс, из-за которого я чуть не расстался с жизнью, формулу и две страницы из записной книжки Малкольма я поло жил в большой конверт.
Стивен прочел мои записи до конца и, не говоря ни слова, поднял на меня глаза.
— Мы знаем, куда вносить деньги на страховку, — криво улыбнулся я, пытаясь имитировать русский акцент.
С этими словами я положил в тот же конверт свои заметки и написал на конверте имя и титул принца. Стивен еще выше вздернул брови. Потом я обвел взглядом стены, мы молча вышли и спустились по лестнице.
— Если товарищи окажутся настолько не приветливы, что отправят меня в тюрьму, — сказал я когда мы оказались на улице, — завтра с самого утра летите в посольство и добейтесь личной встречи с Оливером Уотерменом. Объясните, какие кары обрушатся на его голову, если он немедленно не отправит это письмо по назначению дипломатической почтой.
— А я слышал о письме, которое должно было быть доставлено в Москву этой самой дипломатической почтой, но оказалось в Улан-Баторе, — ободрил меня Стивен.
— Многообещающая возможность.
— А еще говорят, что здание на Лубянке имеет семь подземных этажей, — не унимался Стивен.
— Благодарю за ценные сведения.
— Не ходите, — без обиняков сказал он.
— Загляните на ленч в гостиницу «Интурист», — ответил я. — Там подают прекрасное мороженое.
Юрий на скорости завернул за угол. Машину занесло, и он резким движением руля выровнял автомобиль.
— Юрий, это вы прислали Кропоткину страницу из записной книжки Малкольма? — спросил я.
Шулицкий уронил пепел с сигареты. Его губа дернулась.
— Мне кажется, что это ваших рук дело, — продолжал я. — Вы сами сказали, что в Бергли обсуждали с Херриком свои архитектурные проблемы. Если удастся с помощью синих фильтров прочесть зачеркнутые строчки, то, полагаю, мы найдем там заметки насчет строительства?
Юрий промолчал.
— Я не стану говорить об этом, — попытался я успокоить архитектора, — но мне самому хотелось бы это знать.
Последовала очередная привычная для меня пауза.
— Я думал, что от этой бумаги не будет никакого проку, — ответил Шулицкий после раздумья, словно считал это исчерпывающим объяснением своего поступка.
— Она мне очень помогла.
Шулицкий сделал непонятное движение головой. Мне все же показалось, что это был жест удовлетворения. Я сознавал, что он все еще чувствовал себя очень неуверенно из-за того, что ему приходится помогать иностранцу. Интересно, а как бы я сам себя чувствовал, помогая русскому, занимающемуся нескромными поисками, которые вдобавок могут пойти в ущерб моей собственной стране?
Это сразу же сделало колебания Юрия очень понятными. Он был одним из тех людей, которых я не имел права подвести.
Даже в этот ранний час дракон у двери был начеку. Квадратная, приземистая и бесстрастная женщина без всякого удовольствия разрешила нам войти.
Мы сняли пальто и шапки. Как и в любом общественном месте Москвы, добрую половину вестибюля занимали огороженные барьером металлические вешалки. За барьером дежурили гардеробщики. Мы взяли номерки и прошли в просторный зал. Он скорее напоминал площадь для митингов, чем вестибюль клуба.
Я уже рассмотрел его двумя днями раньше, пока мы шли в ресторан. Желтый паркетный пол, легкие металлические и пластмассовые кресла. Зал был разделен на несколько частей вертикальными стендами, к которым были цветными кнопками прикреплены огромные фотографии архитектурных ансамблей, отпечатанные на матовой бумаге.
Мы обошли один из заслонов. Там, посреди просторной центральной части зала, стоял низенький журнальный столик с тремя креслами. В одном из них сидел человек. Когда мы приблизились, он встал.
Это был крепко сложенный холеный мужчина примерно моего роста. Его темные с проседью волосы были коротко подстрижены на затылке. Ему было около пятидесяти лет. Он был одет в строгий костюм, гладко выбрит и выглядел безупречно. С первого взгляда можно было понять, что этот человек обладает большой властью.
— Товарищ генерал, — с почтением обратился к нему Юрий, — это Рэндолл Дрю.
