Кто-то из этих соратников убедил Гитлера, что тот смертельно болен. Поэтому Гитлер и начал войну в сорок первом, а не позднее. Кто? К сорок первому году Гануссена давно уже не было в живых. Виллигут перебрался в Австрию, а Крафт погорел гораздо позже, когда заявил, что союзники высадятся на Балканах, а не в Нормандии.
Была в окружении Гитлера еще одна интересная персона – русская актриса Ольга Чехова. Считается, что она была советской разведчицей. Гитлер очень внимательно прислушивался к ее словам. Кто-то из этих людей подтолкнул Гитлера к нападению на Советский Союз именно в сорок первом году.
– А по вашему мнению – кто?
Профессор замялся, словно думая – отвечать или нет.
– В итоге я пришел к выводу, что это была Ольга Чехова. Работая в наших архивах, я нашел интересные материалы. Например, доклад начальника разведуправления Гендина, который лично курировал агента Чайку – таков был ее псевдоним.
– Я слышал историю о том, как Гиммлер попытался ее арестовать, но оказалось, что она в этот момент пьет кофе с Гитлером, – вспомнил Успенский. – Это правда?
Профессор кивнул.
– Было такое дело. Ее несколько раз спасала от провала только личная дружба с Гитлером. И задание ей было дано именно такое – оттянуть начало войны Германии с Советским Союзом до сорок третьего года. Эта ключевая цифра – сорок третий год – не давала мне покоя. Выходило, что она не справилась с заданием. Но в другом документе, датированном сорок пятым годом, за выполнение этого самого задания ее решено было наградить орденом Ленина и Звездой Героя Советского Союза.
– Вы смогли найти ответ на эту загадку?
– Нет. Когда до разгадки оставался буквально один шаг, в наш институт пришли люди из «Офис–банка». И тут на их печати я снова увидел кольцо змея, кусающего собственный хвост. Только теперь без свастики. Моему институтскому приятелю, который был тогда директором института, предложили место заместителя управляющего банком. Остальных просто вышвырнули на улицу. Помните анекдот про Красную Шапочку? Пришла она к бабушке, а дверь открывает волк и говорит: «Твоя бабушка здесь больше не живет. Теперь тут офис».
– Вот тебе, бабушка, и «Офис–банк», – вполголоса заметила Василиса.
А профессор уже заканчивал свою историю:
– Я долго болтался без работы, потом не выдержал и сорвался в запой. А когда увидел, как от этого страдают жена и дети, то сбежал. И оказался здесь. Здесь мой последний рубеж, и я буду защищать его до последней возможности.
Он налил всем водки.
– Давайте выпьем за победу обреченных. Не чокаясь, как на поминках.
Они выпили. Потом надели просохшие куртки и стали собираться. Профессор тоже поднялся.
– Пойдемте, я вас провожу. Так мне спокойнее будет. К тому же, после обеда моцион полезен.
Когда они вышли на улицу, дождь уже прекратился. Профессор проводил их до бетонного забора свалки. Выкатившийся из ворот огромный мусоровоз затормозил в ответ на едва заметный взмах руки старика. Видимо, староста пользовался здесь непререкаемым авторитетом.
– Саня, ты сейчас в Москву? – спросил он водителя, когда тот высунулся из окна.
– Никак нет, Николай Христофорыч, в гараж еду.
– Ну, тогда хоть до трассы ребят захвати. А там они что-нибудь поймают.
Они простились. В кабине мусоровоза системы «Мерседес» было тепло и просторно. Василиса пожалела, что на нем нельзя доехать до дома. Но, увы, вырулив на шоссе, водитель высадил их и повернул в противоположную от Москвы сторону. Оставалось ловить такси или попутку.
Машину долго ловить не пришлось. Легковушка лихо затормозила рядом с ними.
Андрей наклонился к приоткрытому окну.
– До Москвы подбросите?
И онемел. За рулем сидел тот же таксист, который привез их сюда.
Успенский пропустил вперед Василису. Она ждала, что водитель испугается. Впрочем, он мог и не знать, что они видели, как он разговаривал с Бекерманом. Во всяком случае, вел он себя так, как будто ужасно рад новой встрече. И молотил языком, не переставая.
– Блин! Вот это встреча! Каким ветром вас сюда надуло? Я за вас беспокоился – добрались или нет. А вы только ушли, тут и мужик подъехал. Тоже на кладбище дорогу искал. На «Мерседесе». Тачка, правда, битая была, но вам-то не один хрен, на чем ехать. Там езды десять минут от силы.
Под его болтовню они задремали и проснулись только при въезде в столицу. И снова ночевать решили у Андрея. Не успели они раздеться, как ожил мобильник Василисы. Звонил Лелик.
– Привет, старуха! А ты что не приехала? – как ни в чем не бывало поинтересовался он.
У Василисы даже дух захватило от такой его наглости.
– Я не приехала, потому что один паразит сообщил мне неправильное время. Ты, случайно, не знаешь, почему он это сделал?
Лелик невразумительно замычал.
– Что мычишь? Телись! – предложила Василиса.
– Ну, понимаешь, старуха, наша редколлегия решила договориться с наследником рабовладыни, чтобы выкупить у него журнал. Ну, а тебя решили бортануть.
Он помолчал. Потом оживился.
– Слушай, старуха, вас там, на кладбище, двое мордоворотов искали. Жуткие уголовные рожи. У меня создалось впечатление, что они делали это с недобрыми намерениями. Они вас не нашли?
Она оставила его вопрос без ответа. И сама спросила:
– А как наследник? Договорились с ним?
– Почти.
Несмотря на неоднократные попытки, врать Лелик так и не научился.
– Нормальный мужик, – мямлил он. – На «Мерседесе» ездит…
Василиса отключила телефон. Из всех желаний ею сейчас владело только одно – уснуть и видеть сны.
* * *
В ночь перед премьерой режиссер Артур Покровский не ложился спать. Он сидел в своем темном кабинете перед включенной настольной лампой и тупо вчитывался в статьи договора, предложенного Бекерманом. Он ничего не понимал.
Получалось, что он, Покровский, получал в долгосрочную аренду помещение кинотеатра с символической оплатой в одну условную единицу за год. Со своей стороны режиссер Покровский обязался внести в текст пьесы следующие правки. Ниже приводился перечень правок. Разумеется, про обещанные связи и влияние ни слова упомянуто не было. Такие вещи всегда остаются между строк.
Нет, конечно, если бы Бекерману и тем, кто стоял за ним, понадобилось бы вписать в текст договора какие-то формальные, первые пришедшие на ум пункты, то правка классического текста – идея не хуже любой другой. В такой ситуации и Святое Писание подредактировать дозволительно, не то что Булгакова. Так что поначалу у Покровского ни вопросов, ни сомнений не возникло. Но чем глубже он вникал в текст правок, тем тревожнее ему становилось.
