К ним подошел Чокто Дженкинс.
— Что с краснокожим? — спросил Лагранж.
— Не знаю я его. Приблудный.
— Он говорил, что работает на местного фермера, — сказал ковбой.
— Они всегда так говорят, — презрительно скривился Чокто. — А коня ему, конечно, дал тот самый фермер. Вот только имени своего хозяина они никогда не помнят. То ли мистер Смит, то ли мистер Джонс…. Что будем делать с ними, шериф?
— Надо еще посмотреть на белого.
Они подошли к фургону, возле которого сидел связанный пленник. Его пончо было все в пятнах засохшей крови. Кровь запеклась и на черной косынке, стянувшей волосы. А в глазах кипела ненависть.
Ковбой развязал кляп, и пленник долго отплевывался.
— Кто ты, и зачем сюда приехал? — спросил Лагранж.
Пленник посмотрел на него с изумлением, потом набрал полную грудь воздуха и заорал:
— Я? — Пленник дернулся и в ярости забил ногой по земле. — Недоумки! Да вы знаете, кто я такой? Развяжите меня немедленно! Я всех вас уволю! Вы уволены, слышите? Уволены!!
— Дженкинс, ты его знаешь? — спросил Лагранж.
Чокто равнодушно смотрел на пленного, будто и не слышал ничего. Вместо него заговорил один из ковбоев:
— Он называет себя инженером Скиллардом.
— Инженер Скиллард? — переспросил Лагранж. — Тот самый, которого убили индейцы? Для покойника вы смотритесь весьма недурно, сэр.
Ковбои загоготали. Мутноглазый развернулся и зашагал к лошадям, бросив на ходу:
— Подержите их у себя. Утром разберемся. Дженкинс, поехали домой, завтра у нас будет тяжелый день.
— Я переночую у знакомой девчонки, — сказал метис. — Тут, неподалеку.
— С утра жду тебя в участке. А вы, парни, не зевайте. Краснокожего свяжите покрепче. Эти твари могут перегрызть веревку. Сначала веревку, а потом и горло.
22
Лука Петрович Волков полагал за лучшее не ссориться с властями. С любыми властями, законными или незаконными. Трое ковбоев, которых привел к нему Федька Лянский, назвались помощниками шерифа.
Значков у них не было, зато было много оружия. А оружие — это не только признак власти. Оно и само по себе — власть. Так что, разговаривая с пришельцами, Лука Петрович был вежлив и краток, никаких лишних слов, никаких резких движений.
— Так ты говоришь, его увезли на ранчо Коннорса? — спросил пришелец.
— Я этого не говорил, — ответил Лука Петрович. — О ранчо Коннорса сказал тот парень, что привез раненого из города.
— Собирайся, поедешь с нами.
— Зачем?
— Дорогу покажешь.
— У вас есть проводник.
— Мы ему не доверяем.
Лука Петрович зашел в избу и долго стоял под иконой, шепча слова молитвы.
Жена, укладывая в узелок еду, неодобрительно поджала губы.
— Передашь Мойре яичек? — спросила она, чтобы отвлечь его от созерцания разрисованной доски. — Положу десятка два. Наши-то не сравнишь с ихними.
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь. — Лука Петрович перекрестился и глянул в окно.
Трое пришельцев бесцеремонно расселись вокруг стола под вишней, дымя самокрутками, а Федька Лянский остался при лошадях.
— Зачем ты их обманываешь? — спросила жена, укладывая яйца в лукошко. — Что ты им скажешь, когда они не найдут никого на ранчо?
— «Не обдумывайте заранее, что отвечать, ибо Я вам дам уста и премудрость», — ответил он строчкой из Евангелия, и усмехнулся, увидев, как вспыхнули ее щеки.
Его богословские споры с женой продолжались без малого тридцать лет. Она была протестанткой, да еще какого-то редкого толка — ни в Джорджии, ни в Оклахоме жена не нашла собратьев по вере.
— Зачем ты им нужен? Федька привел их сюда, мог бы и дальше дорогу показать.
— Не доверяют ему.
— Они тебе не доверяют. Страшные-то какие, Господи… Федька, вон, сам их боится. Вот убьют тебя, что я стану делать? Смотри, сколько на них оружия. Разве ковбои носят на себе по два пистолета?
— Катерина, сколько тебя учить? Пистолеты носил твой дедушка-плантатор. А нынешнее поколение носит револьверы. Благослови, матушка.
Он поклонился, и она поцеловала его в лоб.
— Если Мойра захочет пожить у нас, пригласи ее. Ей там тяжело, одной-то.
— Что ты о ней печешься? Вы с ней за все годы и двух раз не виделись.
— Она вдова, Лукас. А вдовам помогать надо. Вот, возьми лукошко.
— Не возьму. Побьются яйца по дороге.
— А ты поаккуратнее…
— Сама свезешь. Потом.
Она еще раз глянула в окно и поджала губы.
— Ладно. Иди уж, пока они весь двор не закоптили.
Внуки оседлали и подвели к нему вороного. Лука Петрович, не говоря ни слова, первым выехал со двора. Он даже не оглядывался, будто его не заботило, едут за ним пришельцы, или же они решили остаться в его доме.
Когда дорога свернула к реке, его нагнал Федька.
— Лукас, эти ребята… Они помощники нового шерифа. И у них приказ.
— Ну и что?
— Тот парень, однорукий, он вор. Они должны его арестовать.
— Ну и что?
— А то! — разозлился Лянский. — Если ты его прячешь, с тобой будет совсем другой разговор. Так что ты подумай, хорошенько подумай, куда нам ехать.
Лука Петрович обернулся к нему:
— Губы вытри.
Лянский провел по рту рукавом.
— Молоко не обсохло, а туда же! — язвительно продолжил Лука Петрович. — Держись своих дружков, не дразни меня. А то поучу по-отцовски, если родители не научили, как со старшими говорить.
Федька тут же натянул повод, придерживая коня, и отстал.
Они пересекли брод. Лука Петрович остановился.
— Вот по этой дороге и двигайтесь. Никуда не сворачивайте, и попадете прямо на ранчо.
— С нами поедешь, — сказал старший из пришельцев.
— Заблудиться боитесь?
— Мы ничего не боимся. Это нас все боятся.
— Так-таки и все? — Лука Петрович недоверчиво хмыкнул. — Ну, поехали.
Он снова остановился и пропустил чужаков вперед, когда показался холм со старым фургоном на макушке.
Стоило им проехать сотню шагов, как в воздухе прошелестела пуля, и ветер принес хлопок выстрела.
— Значит, Коннорсы дома, — сказал Лука Петрович. — Но гостей не принимают.
