Если бы не запах, ей было бы почти уютно сидеть и смотреть в блестящие глаза гнома, в которых отражался огонь, попивать эбербахское вино и ждать, что получится из кипящего на печи бульона.
— Зачем вы убили Касалла? — Этот вопрос жег ей душу, но до сих пор она не видела возможности его задать. Может быть, подходящий момент наступил. Он чувствовал себя в безопасности, сделал ее своей сообщницей и восседал на своем собственноручно сработанном из самодовольства троне.
— А ты как думаешь? А? Ведь все очень просто. Он знал про мои опыты. Как-то, видимо случайно, Касалл наткнулся на ход из схолариума. И однажды ночью вдруг постучал в дверь. О, я ненавидел его еще и раньше, ведь он почитал свою схоластику, как другие почитают Пресвятую Деву. Всю свою жизнь он носился со своими никчемными мыслишками, выпячивая их, как это обычно делается на факультетах.
Карлик встал и склонился над сосудом. Видимо, у него абсолютно бесчувственный нос, потому что, судя по всему, ему нисколько не мешали пары, поднимающиеся у самого его лица, он их вдыхал, как вдыхают горячие пары ромашки.
А потом он повернулся к ней. Ее смущало его прекрасное, чуть ли не детское лицо.
— Я тебе всё объясню, Иосиф Генрих. Критические голоса, пытавшиеся сместить методику факультета в правильное русло, звучали всегда. Ты читал тексты Платона? Глубокие, как пропасть, беседы Сократа и Теэтета? Один умен, этот вопрошающий, который ничего не знает и знать ничего не хочет, потому что знать нечего, а второй — чистый теоретик. Если начинаешь потрошить человека, словно это корова, предназначенная тебе на обед, то разрушаешь его цельность. А ведь человек — это единое целое, Иосиф Генрих Разум, сердце и душа, познание и воля, он вещь и он же — идея. В нем собрано все. Только посмотри на врачей и цирюльников — трудно себе представить что-либо более беспомощное. У человека, например, непрекращающийся кашель, и, скажу я тебе, в том, что он хочет его сохранить, есть смысл, потому что он сердцем чувствует, что лучше жить с кашлем, чем с женщиной, которая его постоянно обманывает. Конечно, у него нет выбора, он не может самостоятельно решить, что ему лучше, первое или второе, кашель приходит, точно так же как жена уходит к любовнику, но что же делает — если вернуться к нашему исходному пункту, — что делает врач? Он советует принимать снадобье и ставит диагноз: больные легкие. Видишь ли, это все оттого, что он считает, будто легкие не входят в совокупность. Он бы с готовностью их вырезал, если бы при этом не развалилась грудная клетка, но подумай разве это нормальный способ рассмотрения вещей?
— Почему вы убили Касалла? — Софи не хотела быть втянутой в теоретический диспут. «Только не дать ему сбиться с мысли! Он не хочет откровенничать, но мне нужно знать, как это произошло. Тогда я смогу решить, что мне делать», — билось у нее в голове.
— Касалл был ярым противником этой философии и сводил на нет все усилия направить корабль науки в другую сторону. Он был безумцем, считал, что пониманию доступно все, потому что он все размалывал, растирал и разваливал с помощью своей логики, так же как это делаете вы, наученный вашими магистрами. Но в действительности проанализировать, понять и разделить можно только настоящую материю. Металлы, растения, элементы. В этом истина и возможность действительно разобраться хоть в чем-то. Не с помощью этих ваших диспутов, городя одну на другую тысячи конструкций, которых никто никогда не видел. Безусловно, официально я всегда рьяно отстаивал учение Фомы, чтобы не вызывать ненужных подозрений, но на самом деле для меня существует только магия. То, что меня обнаружил Касалл, было случайностью, просто не повезло. Да, он нашел этот дом, и я ни капли не сомневался, что заставить его молчать невозможно. Я не мог сделать его своим сообщником, потому что у него холодная, зачерствевшая душа. О да, он был пожирателем падали, питавшим свое высокомерие чужими слабостями, — так коршун насыщается только в том случае, когда другие животные находят свою смерть.
Я пылко просил его сохранить тайну, но он с презрением заявил, что донесет на меня, потому что я занимаюсь черной магией. Тогда я письмом заманил его на Марцелленштрасе, положил в траву золотой самородок, а когда он наклонился, выскочил из-за дерева и стукнул его по черепу тяжелой глиняной кружкой. А потом спрятал его под бузину, подождал, пока пройдет золотарь, который в это время всегда ходит со своей тележкой по Марцелленштрасе, выволок труп и перетащил через дорогу к дому Штайнера, потому что, как мне было известно, тот все еще сидел вместе с остальными в пивной. Части одежды я разложил на дороге. Когда все было готово, я начал кричать, как будто за мной гнался сам дьявол, и сбежал. Вот так все это было…
На мгновение он закрыл глаза. Софи чувствовала бесконечное сострадание к этому измученному маленькому человеку, который пережил то же самое, что и она, ведь Касалл ее тоже обижал и тоже причинял ей боль. Родственная душа. Те же страдания, те же мечты, та же боль. И точно такая же радость оттого, что наконец-то сгинул с лица земли он, их мучитель.
— Я знаю, ты этого не поймешь, — пробормотал каноник и открыл глаза.
«Неправда, я тебя понимаю. Ты милый, доведенный до отчаяния карлик, я хорошо представляю, что ты испытал, со мной тоже так было. Но сейчас ты мой мучитель, а я твоя пленница. Как выбраться из этой западни?» — пронеслось в голове у Софи. Ей хотелось рассказать ему о своих чувствах, но это было абсолютно невозможно.
— Я вложил в книгу загадку, чтобы доказать им, что они совсем не так хитры, как им кажется. Да, я проявил высокомерие, неугодное Богу, но вот что я тебе скажу: так как в действительности существует только материя, то наше представление о Боге — это иллюзия. Если Бог есть, то он имеет конкретный образ. Может быть, он дерево или цветок, но узнать это нам не дано… А сейчас пора спать, — сказал он и указал на приготовленное для нее ложе. — Ты останешься у меня на неделю, за это время я дам тебе нужные навыки. Потом можешь возвращаться на факультет. А по вечерам будешь приходить сюда, мы займемся изучением элементов и заодно посмотрим, как их можно использовать.
Новый магистр, приземистый бородатый австриец из Венского университета, прибыл вовремя, как раз на многочисленное собрание капитула. Говорили, что по своим взглядам он близок к традиционалистам, но де Сверте этот факт был абсолютно безразличен, потому что ему не нравились ни те ни другие. Ему было важно, что теперь у него в схолариуме два магистра и библиотека с несколькими важными книгами, он подумывал о третьей спальне, которая даст возможность принимать еще больше студентов.
Собрание капитула проводилось в рефекториуме, который перед этим как следует протопили, чтобы поднять настроение присутствующим, потому что речь шла о выявлении ошибок и неудач года минувшего — их следовало выставить на всеобщее обозрение. Ломбарди ненавидел эти собрания, считая их примитивнейшим доносительством, но де Сверте ежегодно получал от них огромное удовольствие. Венец с красивым именем Ангелиус Брозиус временно оставил свое мнение при себе, да и во всем остальном тоже был весьма сдержан и открывал рот только в том случае, когда к нему обращались. Оба магистра сидели во главе стола, на скамьях по обе стороны от них теснились студенты. Руководивший собранием де Сверте устроился напротив. Неожиданно распахнулась дверь и появился Штайнер. С извиняющейся улыбкой он сел возле Ломбарди, тем самым дав понять, что собирается присутствовать на собрании Приор не смог скрыть некоторого удивления, потому что Штайнер не жил в схолариуме, но все-таки кивнул головой и снова повернулся к студентам.
