Аресты который день и днём и ночью. Хохлы боятся нос на улицу казать. И не дай боже патруль увидит кого-то в вышиванке или балакаюшим на мове. Тут же останавливают, проверяют документы, что-то себе записывают, иногда задерживают. Не церемонятся ни с кем. Если какая тётка базлать начинает, прикладом в голову и в кутузку. Говорят, махом сопротивление властям оформляют. Жиды хохлам за погромы мстят…
С трудом прячу от сержанта норовящие расшириться глаза. Слышал, что украинцы лояльно к немцам относились, но это же мирняк! Как можно⁈
Пожалуй, с излишней резкостью выхожу из трофейного «Мерседеса» и хлопанье дверью сержант воспринимает с лёгким осуждением. Раздражение и недовольство происходящим отражается в быстром размашистом шаге, когда я проскакиваю крыльцо, а после фойе лестницу, через две ступеньки. Охрана у входа сначала дёргается, но тут же отдаёт честь.
Вот и приёмная Цанавы. Захожу в предбанник и оттуда сразу в кабинет. Офицер что-то сказал вслед, уже на территории берлоги коменданта доходит, что меня уже ждут. Естественно, мы на девять и договаривались. К НКВД у меня отношение не очень, но работа прежде всего. С ними у меня голова хоть за тылы не болит.
Не сажусь, а почти прыгаю задницей на крякнувший стул. Цанава глядит на меня профессионально непроницаемым взглядом. Тот следак, что вёл моё дело когда-то, только пытался так смотреть, а у Фомича само собой всё выходит. Отгоняю неприятные воспоминания.
— Скажи мне, Лаврентий Фомич, что ты в городе вытворяешь? Что за жуткие гирлянды ты по всему городу развесил?
— Гирлянды? А, понял… а что не так? Всё по закону, по приговору трибунала.
— Так много?
— Константин Константиныч, — Цанава смотрит с укоризной, — вы ж сами приказали побольше виселиц приготовить. О том, что они тут вытворяли, сами знаете. С народом же разговаривали…
Точно, было такое. Тогда около тюрьмы. Становится слегка неудобно.
— А, ну да… и всё-таки. Не слишком ли?
Цанава тяжко вздыхает. Очень тяжко
— Ох, Константин Константиныч… там, чем дальше в лес… сам скоро от всех этих дел поседею. Кстати, интересная штука выяснилась. Вы их спасли, товарищ генерал-лейтенант. Половину из них спасли. Гитлеровцы планировали окончательно всё львовское гетто ликвидировать. Всего несколько дней и мы бы опоздали.
— Давайте сделаем так? Вы сами послушайте, что они говорят.
Машинально соглашаюсь. Информация лишней не бывает. Комиссар госбезопасности третьего ранга, — звание один в один равно армейскому генерал-лейтенанту, то есть, мы на одной ступени, — снимает трубку и договаривается с одним из своих следователей. Некий капитан Корнеев.
— Бывший пограничник, — объясняет Цанава по дороге в его кабинет. — Хваткий парень, очень отличился в деле о Каунасской резне.
Помню. Знаменитое дело.
В кабинете меня устраивают в уголочке, в креслице. Позже выясняется, что подследственный меня и не заметил, пока я не встал и не ушёл.
Немного о Панасе Нечипоренко.
— Пан начальник, усё же казав. Шо вы мени тягаети кажный раз?
— На виселицу торопишься? — голос следователя не выражает ничего, кроме слабого любопытства.
— Ни, ни! На гиляку ни!
— Давай уточним, где ты был и что делал 1 июля 1941 года, — скучно деловито начинает следователь. — У нас появились новые данные…
Следователь отодвигает ящик стола, шуршит там и шлёпает на стол стопку каких-то бумаг. Выясняется, что это стопка фотографий и начинается скучный процесс опознаний, в процессе которых Панас узнаёт Ондрия, Богдана и Мыколу.
Следователь тщательно записывает в протокол результаты опознаний. Затем достаёт ещё одно фото.
— А вот это ты.
— Ни-ни, цэ не я! — отчаянно отнекивается Панас, хотя его сходство с мужчиной на фото, где тот избивает палкой какого-то несчастного, бесспорно.
— Значит, не ты? Ну, ладно. Давай рассказывай, что там было. Про тюрьму «Бригидки» особенно. Ты ж там был.
Вот тут я и наслушался. Некий Бильжу Остап избивал евреев во дворе тюрьмы тяжёлой тростью с железным набалдащником так, что кровь, осколки костей и ошмётки мозга разлетались в разные стороны.
— Там ещё на улице кто-то очень здоровый цепью 12-летнюю девочку избивал, — направляет следователь.
— Та я ни знаю, ни бачив. Бачил, як о двохсот людын змусивши на колинях до тюрьмы чапать…
— Били их?
— А як же? Оне ж ни будут навколишках ползати. Тильки я не бив, раз ногой сунув и усё.
— Сколько евреек изнасиловал?
— Я? Та ни! Як можно? — и замолкает. Догадываюсь, что от взгляда следователя.
— То Мыкола, — не выдерживает тяжёлой паузы Панас — затащив гарну дивчину в пидвал и…
— А ты просто стоял рядом и смотрел? — в голосе откровенная насмешка.
— Та ни заходил я туда!
— А кто заходил?
— Степан. И Тарас…
— Девчонку потом убили?
— Ни! Степан вону на вулицу голию выгнал…
— Фамилии и адреса. Степана и Тараса…
Всё! Хватит с меня! Сдерживая рвотные позывы, встаю, ловлю понимающий взгляд капитана и выхожу. В коридоре вытираю лицо платком. Как там наш маршал любит говорить? Блядский высер! Надо высказать Цанаве, почему так мало виселиц в городе⁈
И вообще, я не за этим сюда приехал.
Работаем с Цанавой до обеда и после. Фронт готовится к очередному удару, надо согласовать наши действия. Как оно всегда бывает, работы по окончании наступления как бы ни больше, чем во время. Надо сеть ВНОС раскинуть, аэродромы обустроить, их охрану, как и охрану железных дорог организовать. Дрогобычский НПЗ под особым контролем. Прикрывается и с воздуха и на земле.
— Я получил указание от маршала организовать призыв поляков в польские национальные части, — ещё одно валится на наши головы. — Говорит, от самого Сталина исходит.
— Это вы как-нибудь сами. В Львове поляков почти нет, — после паузы, взятой на размышление говорит Цанава. — Их и так-то мало было, а после немцев… их уничтожали наравне с евреями. В Люблине надо центр призывной делать.
Предложение резонное. Там как раз немцы концлагерь построили, и он почти пустует. Немецких военнопленных всех вывезли. Какие-никакие, но помещения. Охранный периметр есть, только развернуть его наружу, вот тебе и военный городок. Обустроиться польские солдаты и сами смогут. С нашей помощью. Если, конечно, они ещё придут. Надо создавать им продовольственный резерв, готовить оружие и боеприпасы. Форму? Ну, это точно не мои заботы. И командиров у меня для них нет. У самого дефицит.
4 декабря, четверг, время
