передачу.
— Думаешь, можешь мне еще и дерзить только потому, что взялась врать, воровать и скрывать тайны?
В кабине пикапа по-зимнему холодно, несмотря на летний жар. У бабули есть талант высасывать тепло отовсюду. Я переключаю дворники на максимально возможную скорость, но они все равно оставляют на стекле влажную размытую пленку.
— Что ты рассказала им о детях?
— Ничего, что они еще не знали. — Ее спокойствие выводит из себя.
— И что это должно значить? Мы обе знаем, что Прах их не убивал.
— Нет, он определенно этого не делал. Как и я, — говорит она, бросая едкий взгляд в мою сторону. — Может, стоило с ними бóльшим поделиться? — В ее сощуренных глазах читается угроза.
— Ну, — говорю я, крепясь уверенностью, — может, и стоило. Думаю, тебе бы лучше приняться за молитвы, что Прах не решит рассказать им, как ты приказала похоронить меня заживо с теми мертвыми детьми. Нелегко, наверное, будет от такого отболтаться? — Я чувствую удовлетворение оттого, как она немного деревенеет.
Вспышка молнии пробегает по небу и освещает дорогу впереди. Я цепляюсь за руль обеими руками и сбрасываю скорость. Фонтан бьет из-под колес, и мы едем сквозь него.
Неважно, что бабуля сказала шерифу. Я уже приняла решение в понедельник утром рассказать Оскару все, что случилось в ночь, когда умерли детки Гэбби Ньюсом, как бы безумно ни звучала эта история.
Я также решила, что больше не дам бабуле ни единой капли моего масла пожирателя грехов.
Если подумать, не масло причина, по которой мы все оказались в этой ситуации. Не из-за него Могильного Праха арестовали. Конечно, масло пожирателя грехов убило деток Гэбби. И оно продолжит убивать людей или вредить им. Но корень проблемы в заговоре смерти. Нельзя получить одно без другого. До меня вдруг доходит.
— Ты не хочешь, чтобы меня посадили, так ведь?
— А я должна желать, чтобы мою единственную внучку бросили в тюрьму? Ты бы это предпочла?
— Нет, дело не в этом, я тебе не нужна — тебе нужно мое масло пожирателя грехов. Без него ты не сможешь мешать свои зелья и всякую хрень, травить людей в городе, насаждать свою версию правосудия окружающим.
— Закрой рот. И не смей хамить мне. После всего, что я для тебя сделала, неблагодарная ты попрошайка. Взяла к себе, когда мать тебя бросила, нет? Без меня у тебя не было бы ни крыши над головой, ни еды на столе. Я тебя научила пользоваться своим даром, делать что-то стоящее в этом богом забытом мире.
Даром? Его бы следовало звать проклятьем.
Нет, заговор смерти не дар, если принять во внимание все его стороны. Это ноша. Нести которую у меня уже нет сил. Она приковывает меня к этому городишке. К этой жизни. К ней.
— Ничему ты меня не научила, и уж точно не настоящей магии. Все рецепты ты держишь под замком, трясешься над этой так называемой властью. Пытаешься контролировать всех и все вокруг. Манипулируешь нами всеми, ведешь себя будто святая, посланная на землю самим Богом. Взять дедулю — ты использовала его годами, и где он закончил? Два метра под землей. Он умер! От заговоров, которые ты заставляла его делать.
— Как ты смеешь…
Что-то врезается в лобовое стекло пикапа. Я дергаю руль в сторону. Пятно крови покрывает разбитое стекло. Темнота съедает дорогу впереди, где фары пикапа выхватывают летящую прямо на нас воронью стаю.
Тела бьются о машину. Крики боли эхом разносятся вокруг, пока кости ломаются о сталь. Затем… бум! Одно тяжелое тело врезается в крышу пикапа. Что-то крупное пролетает над капотом, кубарем катится по земле и останавливается.
Из самой глубины в голове появляется образ сбитой Адэйр. Та агония, раскаленная боль, которую она чувствовала. Вкус железа, который скопился во рту и задушил ее последний вздох.
Я бью по тормозам, пока мы скользим в сторону канавы. Скользкие задние колеса заносит влево, затем вправо, а потом задняя часть пикапа ударяется о дерево.
Голова врезается в боковое стекло.
В глазах появляются звездочки.
Пикап опрокидывается на бок с влажным грохотом.
Длинная темная пауза затуманивает мысли, пока разум с трудом пытается осознать случившееся. В ушах звенит. Только короткие глухие вспышки дыхания удерживают меня в настоящем.
Фары теперь светят в сторону, из которой мы приехали. Неумолимый дождь наказывает асфальт. Темный предмет лежит на дороге за границей света.
Ни единой мертвой птицы в округе не видно.
Я переключаю фары на дальний свет. На земле лежит безжизненное тело Грача.
— О, Господи, нет.
Я плечом открываю дверь и вываливаюсь под дождь. Он льет сплошной стеной, отскакивает от черной поверхности дороги. Капли дождя стучат по земле. Черные джинсы Грача прилипли к его мокрым ногам. Длинные черные ресницы стали гуще от влаги. Подсвеченная луной кожа идеальна, как всегда.
— Очнись. — Я встряхиваю его, но он не двигается. — Очнись! — Я снова пытаюсь разбудить его, но он безвольно болтается в моих руках.
Я наклоняюсь ближе, пытаясь услышать мягкий шепот песни его души. Песни, которую я пробовала губами, которую вкушала, и жизнь, которую однажды уже вдохнула в него.
«Только одна попытка», — тихий голос в голове напоминает мне.
— Нет! Нет! Нет! — Я пытаюсь заставить Грача сесть, но его руки в моей хватке будто скользкие макаронины. — Просыпайся! — кричу я. И тогда я замечаю.
Крови нет.
И синяков.
На Граче ни царапины. Он идеальный, он прекрасный, он — все, чего желает мое сердце.
И он ненастоящий.
Все, что я считала истинным, уплывает. Дождь заливает лицо. Я закрываю глаза и снова оказываюсь в уютной комнате Адэйр, нос к носу с ней. Ее слова шепотом отдаются в голове: «Ты должна меня отпустить».
Я достаю из кармана истрепанное перо, которое храню как раз на такие случаи. Я загадываю освободить Грача.
И отпускаю перо.
— Очнитесь! Мэм, очнитесь!
Мои веки с дрожью приподнимаются, и я вижу стоящего надо мной незнакомца. Как я оказалась на обочине в грязи? Водительская дверь широко распахнута. Одной ногой я все еще в машине.
— Мэм, вы в порядке? — снова спрашивает мужчина.
Справа слышно бормотание. Или, вернее, медленный прерывистый звук песни души, зовущий меня. Бабуля привалилась к двери в кабине пикапа. Илистая грязь с берега реки пробивается сквозь трещины в пассажирском окне. Струйка крови бежит по ее лицу.
Ослепляюще яркий свет с дороги пронзает ночь, вынуждая даже разбудившего меня мужчину обернуться на него.
Мы оба смотрим, как мерцает сияющий голубой свет, забирая душу Грача из этого мира. Освобождая ее.
Фигура
