class="title4">
Клубок серых ниток
Тшула разбудила меня на рассвете. Я услышала ее шепот в своей голове:
– Пришло время обряда, пряха.
Я открыла глаза и осмотрела хижину. Тихо похрапывал во сне Ралус, сопел Лура, неслышно дышала Си. Я встала, взяла бабушкин мешок и вышла в лес. Поздней осенью, темнотой и долгими морозами, которые вот-вот обрушатся на эти тропинки и деревья, пахло утро. Тшула ждала меня. Она взяла меня за руку, и мы пошли в глубь леса. Тшула несла на плече прялку, я нащупала в мешке веретено Паты. Медленно светало. Серый свет нехотя пробирался через сплетение ветвей, высвечивал стволы деревьев. Я вдруг очень отчетливо вспомнила свой остров, все его тропинки, и стылый зимний воздух, и небо без края, и крики птиц. Я поняла, что хочу вернуться туда.
Тшула остановилась у поваленного дерева, села, пристроила прялку.
– Садись рядом со мной, Уна, держи свою нить, вот так.
Я села. Донце прялки было теплым. Тшула протянула мне нить. Я умела прясть, я хорошо пряла, я знала, что я пряха с рождения, это моя судьба, но сейчас мне было очень страшно, будто я впервые увидела кудель.
– Твое тело повзрослело, Уна, теперь должна вырасти твоя душа. Не бойся. Просто вспомни, для чего ты это делаешь.
Я прикрыла глаза. Книта, Сольта, Ида, Эльмар. Рилф, Чио, Мьёрке, Лурда и ее дочери. Все, кто еще жив, все, кто уже умер. Пата. Я делаю это, потому что Пата всю свою жизнь охраняла острова, как умела, а теперь умерла. И больше некому встать на их защиту.
– Я не знаю как. Колдун сказал, я должна всех простить, но я не умею.
– Подумай о них. О том, какими они были, чем жили, что любили, кто любил их. Представь, какими они были малышами, как росли. Какими глазами на них смотрели их матери. Попробуй понять, почему они сделали то, что сделали.
Тшула говорила тихо, будто листва шелестела, а я вдруг представила Ралуса и Ронула, которые росли в холодном огромном дворце, и тень отца ежеминутно закрывала им солнце, сгущала мрак. Две тихие искры в этом мраке – мать и сестра, но и эти искры гаснут для Ронула в еще одной тени: он – младший, неинтересный для отца и вспыльчивый, злой для матери, вся их любовь достается старшему, доброму и нежному Ралусу. Любовь отца – по праву рождения, он первенец, он наследник. Любовь матери – потому что она никогда не видела в нем отцовской жестокости и жадности. А Ронул остался ни с чем, одинокий, сердитый ребенок, слишком самолюбивый и дерзкий, чтобы быть покорным своей судьбе.
– Он не родился взрослым и жестоким, – поняла я. – Он решил стать таким, чтобы угодить отцу, раз уж не мог добиться искренней любви матери, ее сердце было занято Ралусом, а потом – Рэллой.
Тшула кивнула.
Я вспомнила слова рыбака с Патанги: «Это же Птвела. Она пела у меня на свадьбе. Как же так вышло, что теперь мы скручиваем ей руки и сажаем в лодку тайком от всех?» Он до последнего сомневался в том, что их решение – правильное. Но не смог повернуть, не смог преодолеть ненависть к вандербутам и страх перед ними. Может, этот человек еще помнил Семь островов цветущими и богатыми, он видел, как с каждым годом его родина, его земля скуднеет, каменеет, умирает. Что чувствовала бы я, если бы видела это, знала причину или думала, что знаю? Если бы была уверена, что все дело в прекрасной девушке, которая носит под сердцем дитя заклятого врага, и стоит только убить их, как острова снова будут жить?
– Ты знаешь этих людей? – спросила Тшула. – Тех, кого ты должна простить?
Я помотала головой, потом ответила:
– У некоторых я знаю имена.
– Вот и хорошо. Пожалуйста, повторяй за мной и называй по имени всех, кого знаешь, – сказала Тшула и потянула нить.
Она тянулась через ее руки, такие большие и теплые, привыкшие сажать древесные семена и помогать им расти. Тшула выбрала быть пряхой, потому что кто-то же должен держать этот мир. И я должна научиться у нее так же, как я училась у Паты. Я вспомнила человека, который рассказал мне про мое рождение и про мою первую смерть. Его имени я не знала, но помнила тех, кто был с ним в той лодке. Тшула начала говорить, а я вторила ей.
– Я прощаю тебя…
– Я прощаю тебя, Вики.
– Я прощаю тебя…
– Я прощаю тебя, Твуди.
– Я прощаю тебя…
– Я прощаю тебя, Прикс.
– Я прощаю тебя…
– Я прощаю тебя, рыбак, который рассказал о дне моего рождения.
– Я прощаю тебя…
– Я прощаю вас, жители Окаёма, каждого, кто смотрел, как идут убивать Птвелу и меня, но не остановил убийц.
Со мной происходило что-то странное. Мои руки тянули нить, но не только ту, что вручила мне Тшула, а будто еще одну, которую я не видела. Эта нить выматывала меня, но и наполняла одновременно. Забирала одно, давала другое. Обнимала и отталкивала. Прощала. Принимала.
– Я прощаю тебя…
– Я прощаю тебя, Зайра.
– Я прощаю тебя…
– Я прощаю тебя, старик с Веретена, – неожиданно сказала я и осеклась, посмотрела на Тшулу. – Мне не за что его прощать. Он спас меня.
– Но твое сердце подсказало тебе простить.
Вдруг слезы полились из меня. Слезы и слова:
– Я прощаю тебя, старик с Веретена, прощаю твою ненависть, твое равнодушие, ты любил, как умел, спасибо, что спас меня, что выкормил молоком козы и тюленихи, что не дал мне умереть, хоть и видел мои черные волосы!
Слезы были горькими на вкус, как море, которое меня пощадило, они наполнили весь мой рот, но я глотала их и говорила, говорила:
– Я прощаю тебя, Ронул, сын императора, за то, что ты убил жену старика, сделав его навсегда злым и несчастным, и за то, что ты убил моего отца, Тэлля. Я прощаю тебя, император Вандербут, за все зло, которое ты причинил каждому человеку этого мира, я прощаю тебя, Ралус, за то, что у тебя не хватило духу привезти меня к Пате и Кните, что ты оставил меня на Веретене со стариком…
Слезы иссякли. У меня кружилась голова, и ужасно хотелось спать. Я даже не сразу заметила, что лопаска опустела, а на веретене – суровые серые нитки. Тшула попросила смотать их в клубок, а потом сомкнула вокруг этого клубка мои пальцы и сказала:
– Храни его. И когда придет время, размотай.
Я
