Крыжановский хмыкнул, потер лоб и, обнаружив, что настроение заметно улучшилось, принялся за записи. При этом уходящий в неведомое темный коридор бархатным эхом начал повторять за профессором считалку: «Из Сэра в Джоканг, из Джоканга в Ганден…Что же, ошибки быть не может, искомое ответвление - третье, если считать по часовой стрелке!»
Сделав выбор, Герман решительно двинулся вперед. Луч света вырвал из темноты начертанную мелом на стене стрелку, перечеркнутую косой линией. Поведя фонариком, профессор обнаружил точно такие же перечеркнутые отметины у каждого из ходов, даже у того, по которому он только что пришел.
«Похоже, несчастный Кон бродил у самого выхода, но так и не нашел его».
От такого открытия сделалось не по себе, а веселья изрядно поубавилось. Тотчас вспомнилась история, слышанная давно, еще во время учебы в университете, будто бы при строительстве пирамиды Хеопса нескольких рабов оставили внутри, чтобы они завалили массивными каменными блоками единственный коридор, по которому могли бы в будущем проникнуть грабители. Рабы сделали все, как велено, при этом осознавая, что и себя хоронят заживо…
Пересилив малодушие, Герман выудил из кармана мелок и, решительно стерев чужую стрелку, нанес на ее место букву «Г».
Меловые стрелки и дальше попадались во множестве, а поскольку наносили их совершенно хаотично, не вызывало сомнений, что тот, кто это сделал, явно потерял ориентацию и заблудился. Всякий раз, выбрав путь, Крыжановский убирал одну из стрелок и ставил заглавную букву своего имени.
У одной из развилок, он наткнулся на более вещественные следы предшественника, нежели меловые метки: в пыльном углу лежал расколоченный фонарь, судя по обломкам, разбитый отнюдь не нечаянно, рядом расшнурованный рюкзак, а в нем толстая амбарная книга, куда обычно записывают приходы-расходы.
Хозяина пожитков поблизости не оказалось, но сомневаться не приходилось: рано или поздно встречи с тем не избежать.
«Интересно, почему он так грубо обошелся с фонарем? Обозлился, что батарейки кончились раньше срока, или швырнул в кого-то?» - грустно подумал Герман, беря в руки амбарную книгу. Та, как и следовало ожидать, представляла собой дневник путешественника. На титульном листе значилось имя владельца «доктор Христофор Кон». Герман мельком полистал страницы. Судя по всему, доктор Кон много времени потратил на изучение всего, что связано с лабиринтами. Герман прочел кусок текста: «От фаюмского лабиринта, бывшего, по всей вероятности, пантеоном египетских богов, до нашего времени дошли только жалкие развалины, по которым нельзя составить даже представления о нем и, хотя в 1843 г. немецкая экспедиция под руководством архитектора Эрбкама эти развалины исследовала, полученные результаты, изложенные позже Лепсиусом, добавили лишь крохи к тому, что уже было известно о лабиринте Аменемха III благодаря сочинениям писателей древности». Некоторые заметки имели сугубо прикладное значение и относились к способам прохождения лабиринтов: «Входя в ветвь или покидая ее, сделайте отметку на стене или на полу. Дойдя до нового узла, сверните на любую ветвь. Если вы зашли в тупик, вернитесь к предыдущему узлу. Если вы двигаетесь по новому пути и встречаете старый узел (в этом месте метки должны быть, по меньшей мере, на двух ветвях), возвратитесь к тому узлу, через который вы только что прошли. Если вы находитесь на пути, по которому уже проходили, сверните на новую ветвь». Последняя запись гласила: «Жизнь - это лабиринт, кривой, неверный лабиринт, который я прошел до конца. Правильный лабиринт пройти невозможно». И дальше: «Я ошибся, полагая, что можно обмануть древних строителей, заблокировав входной камень. Здесь, внутри, есть другие тайные двери, которые открываются и закрываются одновременно с первой, ведущей наружу. Сейчас они закрыты, и я обречен блуждать во тьме вечно. Интересно, сколько на самом деле длится вечность?»
Крыжановский встревожено глянул на наручные часы - рассвет еще не скоро, но лучше продолжить путь, а записи Христофора Кона можно и потом почитать, при дневном свете…
Подхватив книгу, Герман двинулся дальше.
«Пять узлов, только пять из восьми удалось пройти, а кажется, что прошло много дней. Неудивительно, что Кон проиграл - как можно было соваться сюда без точной схемы прохождения узлов, прописанной в трактате «Путь к Шамбале»? Стоп! А насколько она точна, эта схема? Что, если кто-нибудь из монахов ошибся при проведении ритуала? Одна единственная ошибка - и все!!!»
Профессор замер от ужаса, потребовалось большое усилие воли, чтобы сдвинуться с места, но он сделал это - вначале нетвердо, а затем все увереннее зашагал дальше.
Рвущийся вперед Сахарок пританцовывал, будто молодой конь, которому хозяин до времени не позволяет показать, на что тот способен.
- Что, брат, не терпится? - спросил профессор, ни на толику не ускоряя шага. - Эрнсту вот тоже не терпится, и англичанам тоже. Потому они все остались там, снаружи, а мы с тобой тут, и не имеем права дать маху. Эх, ты, живая душа! Что бы я без тебя делал один в этом каменном мешке!
Коридор сделал резкий поворот и вывел к предпоследней, седьмой развилке, но для профессора Христофора Кона она оказалась последней - на полу лежали высохшие кости.
Свет неожиданно померк перед глазами, хорошо Сахарок ободряюще ткнулся холодным носом в руку, что не позволило Герману впасть в панику.
- Тьфу ты, пропасть, батарейки кончились! - выдохнул он, нервно нашаривая в кармане рюкзака запасные аккумуляторы.
Когда электрический свет вернулся в мрачные чертоги пирамиды, Герман осмотрел останки. Похоже, Кон не стал дожидаться голодной смерти, а перерезал себе вены. На такую мысль наталкивал лежащий рядом нож с заржавленным лезвием. Не удержавшись, Герман снова открыл дневник профессора. Оказалось, фразой про вечность записи в нем не кончаются. На последних страницах имелся плохо различимый текст - видно, что писали уже впотьмах:
«Рыжая собака снова здесь, из темноты на меня смотрят ее горящие желтым огнем глаза. Она пришла за мной и ждет. Неужели не может подождать за гранью мира живых? Она торопит…»
Профессор посмотрел на Сахарка и совершенно серьезно спросил:
- Не чувствуешь запаха рыжей собаки? Кажется, такая здесь бегала. Я вот, например, знаю одну рыжую суку по кличке Лилька - всю жизнь за мной бегает, не удивлюсь, если и сюда притащится.
С приближением к восьмому узлу Германом все больше и больше овладевало прежнее беспокойство:
«Одна ошибка, всего одна ошибка! И не важно, кто допустил ее - монах ли при проведении ритуала, или я сам, выбрав не тот коридор - конец один. Бритва при мне, убить себя духу хватит… Хуже то, что прежде придется лишить жизни еще и этого славного пса!»
- Зачем ты за мной увязался, мальчик?! Ладно, я дурак, гоняющийся за химерой, но ты-то! А еще говорят - собаки умные!
Пес в ответ вильнул хвостом.
Оставив позади последний узел, Крыжановский свернул за угол и остановился. Сердце колотило в набат.
