ему веки и смеялся.
Мне не пришлось трогать нависшие веки миссис Гринджер. Она приоткрыла глаза и, найдя меня, улыбнулась.
– Я хотела предложить тебе шоколад из той коробочки… Ты прости меня… Ты ведь так молод, что, наверное, и не знаешь, кто такая королева Мэри…
Меня это зацепило. Не тот факт, что я молод, а несъеденный в молодости шоколад. Теперь-то уж он горше, чем вдовьи слёзы, должно быть.
К полуночи я был насквозь в поту, как мышь под метлой. Пианистка с внуком покинули нас около двух, хозяин бара поставил пластинку. На танцполе шёл естественный отбор. Слабейших вырубали остатки благовоспитанности и алкоголь. Оставались бронебойные экземпляры, например вдова капитана Люксли.
В узких туфлях мои ступни мучительно саднило. Раньше такими пытали и звали их испанскими сапожками. Зуб даю. Их никто не брал в виду отсутствия здесь подходящей клиентуры, и местному кудеснику пришлось сбросить с цены половину, чтобы я согласился. Ему они от какого-то щегла заезжего достались. На самом деле это была качественная американская пара из натуральной бычьей кожи. За такие расшибиться можно.
Чёрная полоска бабочки свисала с моей шеи, как обессиленное существо, сорочка взмокла, я расстегнул на груди несколько пуговиц и закатал рукава. В карманах брякала чаевая мелочь, в желудке готовилось голодное восстание. Я ждал команды.
Где-то в полчетвёртого хозяин, стиснув челюсти от жадности, шлёпнул мои полтора фунта о столешницу и заботливо отвесил мне отеческую пощёчину. Благодарил за содействие. Результат его устроил. Я надеялся на боб сверху в честь похорон, но смолчал. Гордость моя от алкоголя только крепла.
Я сунул деньги в карман, схватил пиджак, валявшийся под одним из столов, закурил и отчалил. Ночь была безлунной, промозглой. Пахло сыростью и земляными слизняками. Небо готовилось к рассвету. Я шёл привычными своими путями через чащу, и что-то в мыслях не отпускало, царапало моё фальшивое спокойствие. Какая-то тревога. Она всегда у меня с грозой связана. В грозу я лучше всего ощущаю реальность, как во хмелю, – мой язык развязывается и сдаёт меня подчистую.
Я заметил огонёк в чаще леса. С моим приближением крохотный факел рос, превращаясь в костёр. Оказывается, там прилично полыхало. Когда я остановился в футах двадцати от пламени, заметил сгорбившийся силуэт. Кто-то сидел ко мне спиной и наблюдал за огнём. Я намеренно пошаркал туфлями. Фигура повернула ко мне голову, и я мгновенно узнал человека.
– Макс Гарфилд?
– Мистер Кочински?
– Что ты тут делаешь? – в его голосе были пустота и равнодушие. – Уже так поздно.
– Простите, я был на танцах. Что это?
Кочински перевёл взгляд на пламя.
– Мусор, – чуть погодя ответил он.
Я прошёл вперёд. В горевшем отрепье очертились знакомые плюшевые щупальца.
– Вы сжигаете костюм кальмара?
Кочински кивнул.
– Как вы его нашли?
– Случайно.
– В чулане?
Проректор поднял на меня удивлённые глаза.
– Откуда ты знаешь про чулан?
Лучше бы я в тот момент проглотил свой болтливый язык.
Кочински вздохнул:
– В чулан я его запихнул. А нашёл случайно. В лесу. Господин Тео не посчитал нужным как следует от него избавиться.
Затем он сказал:
– Ты, кажется, пьян.
В тот момент меня качнуло, как будто пинка дали.
– Есть немного. Простите, сэр. А вы знаете, откуда взялся кальмар?
– Из «Моби Дика» – пьесы театра колледжа Святого Аугуста. Их водитель по ошибке загрузил себе пакет с этим костюмом, привёз его к нам, а Тео его первым обнаружил.
– Может, стоило оставить, сэр?
– Нет. Пускай уж деревенские думают, что никакого кальмара не было, чем думают, что он был.
– Гм… Сэр. Мне трудно сознаться, но мы с Адамом случайно наткнулись на это бесовское чучело и даже примерили. И знаете, к какому выводу пришли? Невозможно, просто никак невозможно сотворить то, в чём обвинял лесник вашего сына, в этом… костюме.
Проректор долго не сводил с меня глаз. Долго о чём-то думал. Наконец сказал:
– Это уже не имеет никакого значения. Я сжигаю жабью шкуру Тео. Я знаю, что мой мальчик ни в чём не был виноват…
Я присел рядом, чтобы слушать.
– Тео был монстром для всех, но только не для меня. Я знал, какой он на самом деле.
Милек Кочински шмыгнул носом, к его горлу подкатил ком, в глазах – неживых каких-то – блеснули слёзы. Он с трудом продолжил:
– И монстр может быть красивым. Так обманчива внешность. Да, обманчива…
Странно, что я лишь тогда понял, кем был Тео для своего отца – смыслом жизни. Какой-то эдипов комплекс, только наоборот и к своему полу или вроде того. Короче, это было неправильным, вот что хочу сказать. Вот мой старик, ведь со мной у него жёстко всё. А я его за это уважаю, пусть и ненавижу иногда. Но нельзя не признать, что он в чём-то прав.
– На нашей свадьбе мы с Анной выпускали голубей. Я немного повздорил с Тео в тот день, он ходил вне себя всю церемонию, но, когда мы выпустили птиц, он поднял голову и долго смотрел в небо. Голуби красиво парили над землёй. В тот момент я наблюдал за Тео. Он стоял, замерев, его лицо мигом потеряло всякое зло. Оно было расслабленным, по-детски удивлённым. Тео смотрел на птиц и восхищался ими…
В костре что-то стрельнуло, должно быть, лопались внутренности Фредди.
– Знаешь, в каждом ведь сидит монстр, Макс. Ты его растормоши, и он рано или поздно заявит о себе. Только монстр Тео был безобиден, вот в чём вся суть. Просто озорство мальчишеское.
Я неопределённо пожал плечами:
– Стараюсь понять вашу мысль, сэр.
– Он бы понял каждую свою ошибку. Со временем. И он бы никогда так больше не поступил. Он был в сущности ещё ребёнком, он всё пробовал. Он туго, но учился на своих ошибках.
– А мне кажется, сэр, если ребёнка не наказать сразу, он будет поступать так и впредь.
– Некоторые вещи не делаются за один день. Сколько лет потребовалось, чтобы прекратить рабство?
– Должно быть, много, – сказал я. – Но вы, мне кажется, недооцениваете себя. Вы отменили порку студентов, просто щёлкнув пальцами. Вы проявили характер и свою личность. Вы – хороший человек.
Какое-то время мы молчали. Когда огонь начал стихать, проректор сказал:
– Я хочу уйти на покой, Макс. Оставить всё. Этот год я завершу. Затем уйду.
– А что с Роданфордом?
Он вздохнул.
– Дарт будет хорошим преемником. Он всегда заслуживал эту должность больше, чем я. Он не раз хотел ужесточить правила, сделать Роданфорд вновь великим. В общем… Я уже подготовил бумаги…
– Но, сэр, вам есть чем гордиться! Да,
