наседает, обретая всё большую силу, шквалистый ветер. И всё больше, нестерпимее тянет стужей…
— Как же приятно оказаться в обществе таких прекрасных, умных, умеющих красиво говорить кавалеров! Я не ошибусь, если предположу, что мы сегодня — единственные гости на этом душевном вечере? — Джофранка улыбнулась, и Еремей Силуанович, посмотрев на неё, подумал: какая роскошная, и по всему видно — грязная блудница! Такая достойна самого изощрённого наказания! Вот бы запереться с ней в его любимом потайном месте, запретить всем под любым предлогом стучаться в тяжёлую дверь, и пустить в ход дыбу, гвозди, прутья, раскалённое железо, совместив всё это с фантазиями иного толка…
И она будто прочитала его мысли. В чёрных глазах цыганки прозвучало: «Да, готовься, старый медведь, сегодня мы с тобой и славненько повеселимся!»
— Боюсь высказать тревожное предположение, — ответил на слова Джофранки Гвилум. — Но нам, по всей видимости, не стоит томиться в ожидании прочих гостей. Весь свет общества, любезно приглашённый вами на вечер, занят самыми разными… внезапными вопросами.
— Вот как, — промычал Еремей Силуанович, — но, раз так, прошу вас пройти в гостиную комнату и отужинать! Нам ведь есть что обсудить? — и он посмотрел на герцога и вытянул, приглашая, руку вперёд. Тот снял роскошную шляпу, обнажив то ли прекрасно завитые волосы, то ли старомодный парик, и проследовал первым.
Уютная светлая зала освещалась жирандолями — фигурными подсвечниками с рожками для нескольких свечей. У накрытого стола стоял вытянутый старый слуга. Герцог медленно прошёл, стуча тростью по паркетному полу, и первым сел в центре. По правую руку разместился хозяин, а Джофранка и Гвилум сомкнули их по разные стороны.
— Не серчайте на мои скромные, простые русские угощения — пироги, цыплята, дичь, караси в сметане, говядина с черносливом, икра, — перечислял хозяин, наполняя бокалы вином. — Всё наисвежайшее, лучшее, родное, а вот вино — французское, из моих самых дорогих и сокровенных запасов. Берегу только для самых высоких гостей, как вы!
— Сегодня особый день, и многие, смею заверить, решили отведать коньяков и вин, — добавил Гвилум.
Еремей Силуанович усмехнулся, кивнув, хотя и не понял сказанного.
— Мадера, бургундское красное, есть согревающие и увеселяющие, — продолжал хозяин.
Однако главный гость ни к чему не прикоснулся, и, поглаживая шляпу на коленях, будто кошку, сказал:
— Впрочем, мы прибыли к вам, любезный Еремей Силуанович, чтобы обсудить один важный вопрос.
— Я весь во внимании.
— Он связан… со старой шахтой. Видите ли, в чём дело. Очень, очень давно я не бывал в этих краях. Я имею прямое отношение к ней.
— Мессир хочет сказать, что выступает истинным владельцем, заказчиком возведения этой шахты, — сказал Гвилум. — Хотя это покажется и странным по прошествии такого времени. Добрых две сотни лет…
'Так, совсем не тот оборот дела! — нахмурился Солнцев-Засекин, и, чокнувшись с девушкой, чуть пригубил и резко поставил на стол бокал. Несколько капель упали на салфетку и растеклись, по цвету напоминая кровь.
— Не стоит так гневаться на правду! — покачал головой Гвилум. — Тем более…
— Видимо, любезный Еремей Силуанович, считающий себя хозяином этих мест, неправильно понял тебя, Гвилум. Поэтому позволь, дальше говорить буду я! — и Гвилум виновато опустил кустистые чёрные брови. Через миг он бросил себе на тарелку румяного цыплёнка:
— Простите меня, мессир! Это я от усталости! Больше не пророню и слова, — и Еремей Силуанович округлил глаза, увидев, как вороноподобный, наколов на вилку маленькую зажаренную тушку, проглотил её целиком, икнув и смачно утерев рот.
— Сегодня особенная ночь, когда, возможно, решится, кто же станет обладать несметными сокровищами, — продолжил герцог, и посмотрел на Джофранку. — Наша прекрасная спутница, как никто другой в этом мире, знает, как много зависит от его величества случая. Порой даже нелепого стечения обстоятельств. Мир так устроен, что нередко в нём всё, абсолютно всё в итоге получает тот, кто, казалось бы, меньше всего достоин этого. Не подумайте только, конечно же, я сейчас говорю не о вас, — и он слегка пригубил вина.
— Благодаря вашему помощнику, господину ммм… оберг-камергеру, если я правильно запомнил, я получил бумагу, подтверждающую моё наследственное право на владение шахтой, — Еремей Силуанович нервно резал кусок телятины.
— По букве закона людского вы сможете оформить право на что угодно, и считать своим — тоже что угодно, — ответил герцог. — Впрочем, нужно учесть хотя бы и то, у вас есть родной брат.
Еремей Силуанович скривил лицо, сильно поджал губы, и, помолчав, ответил:
— Не извольте сомневаться, Антоша не будет обижен… Я щедро поделюсь с ним.
— Не сомневаюсь в вашем благородстве, — ответил герцог, хотя в голосе слышалось обратное. — Но вот только настроен ли он сам оставить вас хоть с чем-то? Гвилум, ты можешь сказать…
— Благодарю, мессир, благодарю за любезно возвращённое вами право говорить мне вновь, — откашлялся тот. — Ваш брат в сию минуту стоит и смотрит на вход в шахту.
— Что! — Еремей Силуанович вскочил, маринованные рыжики подпрыгнули и раскатились скользкими блестящими кружочками по столу. Гвилум открыл рот, шумно втянул воздух, и они полетели ему в рот.
— Сдаётся мне, что в кипящей округе найдутся и другие охотники до сокровищ. Немного, но они есть, — прожёвывая, добавил Гвилум. — Рыжик — всё же первый из грибов, царь среди них! Вы не находите, Еремей Силуанович?
Но тот уже вскочил, опрокинув стул. Старый слуга попытался его поднять, но получил резкий толчок от хозяина, и улетел в угол. Ударился головой, и остался лежать без сознания с открытыми, без зрачков, глазами.
— Я понимаю ваше смятение, — добавил, равнодушно наблюдая жестокую картину герцог. — Труднее всего достичь цели всегда тому, кто больше других прикладывает силы, стремясь к ней.
Подойдя к окну, Еремей Силуанович сжал огромные ладони за спиной и замер. Отсюда открывался прекрасный вид. Мелькали огоньки, бегали люди, и, похоже, они били, толкали друг друга. Из особняка невозможно было что-то услышать, но лихоозёрский барин понял — там, за высокими каменными стенами, твориться что-то неописуемое…
— Мне сегодня так нетерпелось познакомиться с лучшими людьми вашего городка, — печально добавил черцог. — Очень хотелось мне поверить, что по прошествии двух столетий что-то изменилось. Больше стало добра, света, милосердия в сердцах. Увы, мне пришлось испытать глубокое разочарование. В очередной раз…
Еремей Силуанович резко обернулся:
—
