уместным. Не рассчитав своих сил, он едва не поплатился за свое неравнодушие жизнью. Но он все же сделал именно так, как сделал. И когда вам говорят, что люди равнодушны, и все общество равнодушно, не верьте, ибо это умышленная ложь. Я уверен, он поступил ровно так, как поступил бы на его месте любой обычный порядочный человек. И даже просто – человек. Похоже, вот тот пункт, которого недоставало нашему другу-художнику в его изысканиях…
Воролов задумался.
Наталья Николаевна нарушила затянувшуюся паузу:
– И Шипов поедет в Москву выступать в суде?
– Да, – словно очнулся от воспоминаний Азаревич. – Конечно, это дело будет непростым: самоубийство – не убийство, а доказательства причастности Кумихина к гибели Полутова, Караганова и других офицеров – косвенные… Притом вы сами знаете, сколь обаятельным он может быть, и, наверное, он попытается разыграть очередной спектакль. Газеты уже пишут, что присяжные наверняка будут к нему расположены…
– Неужели его отпустят?
– Не знаю.
Наталья Николаевна прошептала:
– Что же заставило его так поступать?..
Азаревич взглянул на девушку и нахмурился:
– Мне тоже было бы интересно это выяснить, но он молчит, и вытянуть из него что-либо вряд ли удастся. Да и в целом не все ли равно? Сейчас отчего-то модно сострадать злодею, заглядывать ему в глаза и в другие уголки его тела и души, копаться в его биографии, изыскивая сентиментальные подробности и будто бы смягчающие вину обстоятельства. Но это не по мне. Прошлое убийцы важно лишь постольку, поскольку помогает изловить и изобличить его. К чему нам его мотивы? Среда заела? Захотел поиграть в Наполеоны? Да мало ли! Ничто не извиняет того, кто умышленно причиняет другому зло. Что бы ни случилось в жизни человека, какой бы тяжкий удар он ни пережил, это не дает ему права намеренно вредить другим людям. Важно только вовремя остановить его, пока он не натворил еще больших бед.
– Но может ли такого исправить каторга?
– Кто знает! Лучшее наказание для психопата с его извращенной нравственностью – это извергнуть его из общества и сделать его для этого общества невидимым, то есть ровно противоположное тому, чего он обычно добивается, – Азаревич вздохнул. – А ему устраивают бенефис, выдавливая из аудитории жалость и симпатию к нему. Хотя зло должно быть просто названо злом. Нет никакого такого несчастного страдальца со своими недостатками. Вор, убийца, отравитель, предатель, подстрекатель, бомбист? Достаточно! Как только же с ним начинают диалог, дают ему право высказываться и объяснять свои чудовищные поступки, люди, не понимая, к чему их ведут, начинают ему внимать и сочувствовать. Сочувствовать… Вот и вы едва не попались на эту же удочку…
– Что же плохого в милосердии?
– В милосердии – ничего! В потворстве преступнику плохо все! Милосердие невозможно без раскаяния. А он, если дать ему трибуну в суде, будет, как на инструменте, просто играть чувствами других. Нет правды, есть только слова, которые будят нужные эмоции в нужных людях. Он ведь и с вами вот так же играл! Этот человек привык добиваться своего! Череда пламенных речей хорошего адвоката о том, как его подопечный не понят и не принят миром, и жертвы забыты! Люди внимают злодею и начинают к нему прислушиваться. А дурной пример заразителен! Исчезают рамки, за которые нельзя выходить ни при каких обстоятельствах! И вот уже нормальными объявляются те вещи, которые совсем недавно считались совершенно недопустимыми. И все это под прикрытием разумности, справедливости, добродетельности, деликатности, снисхождения или того же сострадания. Да, самые ядовитые пилюли подаются в самой красивой обертке! Если общество эту обертку примет, а это однажды обязательно случится, то станет запрещено ему возражать, защищая не только себя, но даже его самого. Вот тогда и начнутся самые страшные дела. Это путь в бездну, и раскапывать этот отравленный колодец просто преступно.
– Выходит, надежда только на вас? – спросила Азаревича девушка.
– Нет, Наталья Николаевна. У каждого надежда есть только на себя. Всегда.
Послесловие
В просторной зале выставки было многолюдно. Кавалеры в парадных мундирах или чернильного цвета фраках в сопровождении пышно разодетых дам чинно расхаживали по залу, разглядывая в лорнеты и монокли развешанные на стенах портреты, пейзажи и натюрморты. Свет майского солнца, проникавший сквозь большой стеклянный купол, отражался в позолоте картинных рам и в бокалах с шампанским, рассыпаясь по полу янтарными искрами. В зале ненавязчиво пахло духами, корицей и лаком.
Перед одной из картин, заложив руки за спину, стоял Петр Александрович Азаревич. Он задумчиво всматривался в полотно. Слева и справа от него, негромко переговариваясь, перед холстом толпилась публика.
К Азаревичу подошел поручик Федоров.
– И как вам все это? – спросил он воролова, окинув взглядом полный посетителей зал.
– Впечатляюще! – негромко ответил Азаревич. – Это несомненный успех!
– Да, мне тоже так кажется! Значит, все-таки сумел…
Федоров помолчал, а потом спросил:
– Петр Александрович, что там за вчерашняя история с вашим бывшим подопечным? Мне было не до газет, но я слыхал краем уха, что он наложил на себя руки. Это правда?
– Правда. Его нашли утром в камере повесившимся на оконной решетке. Расплел на нити шарф, который тайком ему кто-то пронес, сделал шнурок, и все…
– Вот так вот просто? Не дождавшись вердикта суда? В прессе же писали, что многие присяжные ему откровенно сочувствовали, да и публика, особенно после серии статей этого сентименталиста Лунина, раскололась в своих симпатиях надвое! И вдруг вот так?
– Не знаю. И прокурор Мышецкий не знает. Никто не знает, что может выкинуть не вполне здоровый человек. С другой стороны, учитывая, что судили его не только за благовещенскую историю и убийство Полутова, но и за предыдущий московский эпизод, я, сказать по правде, не удивлюсь ничему…
Собеседники встретились взглядами.
– Значит, ушел-таки… – поежился Федоров. – Ну пусть так, лишь бы больше не возвращался!
– Как знать, Михаил Алексеевич, как знать…
К поручику, протягивая ему руку, подскочил невысокий толстяк в очках и с бакенбардами на щеках:
– Поздравляю, Михаил Алексеевич! Эта награда – ваша по праву!
– Благодарю вас, Павел Аркадьевич! Вас и других членов судейской коллегии! Клянусь честью, вы излишне добры ко мне и моим скромным дарованиям!
– Нет-нет! Несомненно, мы не ошиблись, присудив золотую медаль выставки именно вашей работе. Но каков типаж! Какая работа со светом! А колер! А ракурс! И название подходящее. Настоящий демон! Истинный! Признаюсь вам откровенно: грешен, когда я впервые увидел эту картину, то невольно подумал, уж не продал ли ее создатель душу ради столь высокого мастерства…
– Вот вы, господин председатель, изволите шутить, и
