class="p1">– Ты можешь поручиться, что знаешь себя? Разве не бывает так, что ты радуешься, гневаешься или огорчаешься – и сам не понимаешь, почему? – Он задумался. – Ну вот, ты понял.
– Нет, конечно, я понял, что ты имеешь в виду… Но зачем это нужно, я не понимаю. Я всегда знаю, почему огорчаюсь или радуюсь.
– Всегда?
– Всегда.
– Так не бывает. Наверное, ты просто не задаёшься вопросом, почему. Я же задаюсь, и мне не всё равно. В первую очередь потому, что люди чертовски между собой похожи, и если поймёшь, почему поступаешь так, а не иначе, начнёшь понимать и даже предвидеть поступки других. Это бывает полезно. Да и себя полезно держать в руках – это вторая причина.
– Хорошо, допустим, ты меня убедила. – Он рассмеялся.
– Вандера кажется тебе глупенькой потому, что не умеет интересоваться тем, что интересно тебе. Она никогда не будет интересоваться этим, вот и всё. Так что…
– Прискорбно.
– Зато она многое понимает в том, что нужно женщине. Она будет хорошей женой и матерью.
– Не старайся, я всё равно на ней не женюсь, даже если захочу породниться с Хлодаром.
– Если ты захочешь породниться с Хлодаром, у тебя не будет другого способа.
Канут снова рассмеялся, и до самого конца танца (а они здесь оказались чертовски длинны, более получаса на один) они молчали. После заключительной фигуры брат церемонно поклонился сестре и отвёл её к одному из кресел, поставленных у ближайшей стены, к тому, где сидела их мать. Рядом было и свободное место, так что Ингрид с удовольствием опустилась на сиденье и расслабилась. Брат ещё раз откланялся и исчез.
– Ну, как тебе? – спросила Алклета.
– Хорошо. Занятно.
– Устала?
– Не так устала, сколько запыхалась.
– Мало тебя отец гонял!
Ингрид рассмеялась и приняла от слуги бокал с чем-то красным.
По залу дефилировали разодетые гости, а сам зал, где слуги начали зажигать дополнительные свечи в стенных шандалах, заискрился сотнями и тысячами инкрустаций, на которых теперь играл живой огонь. Ингрид призналась самой себе, что электрический свет не идёт ни в какое сравнение со свечным. Заискрились и надетые на гостях украшения, и нашитые на одежду драгоценные камни, и стразы из тех, что были привезены с Терры. Легко можно было отличить бижутерию с родины Ингрид от грубоватых литых украшений, изготовленных здесь, и её смешило до слёз соседство, к примеру, золотого аграфа с крупными рубинами и жемчугом и грошового ожерельица с блеском, бросающего на одежду яркие разноцветные искры целыми горстями. Здесь пока ещё не умели отличить привозное дешёвое украшение от дорогого. Ингрид погладила бриллиантовое ожерелье в вырезе декольте. Уж она-то это могла.
Заиграла музыка – не та, что звучала в промежутках, а явно танцевальная, и к Ингрид подошёл незнакомый молодой человек, одетый со всей доступной роскошью – дорогие ткани, обилие украшений, целые каскады кружев. Во всём этом был стиль, несомненно, но не тот, который привлекал её в мужчинах. Она с раздражением подумала, что мужчине просто не пристало изображать из себя рождественскую ёлку.
– Добрый день, миледи Бергден… Сударыня… – Он согнулся в галантном поклоне. – Позвольте пригласить вас.
Ингрид посмотрела на мать.
– Это граф Ирген из Эмора, – улыбнувшись, сказала Алклета. – Добрый день, граф.
Она кивнула дочери, и Ингрид подала ему руку.
Граф прекрасно танцевал, это пришлось признать. Она держалась за его руку, неуверенная в себе, поэтому доверившаяся его опыту, и жёсткие нейлоновые кружева на его манжете щекотали её запястье. Она подумала, что домотканые кружева были бы наощупь куда приятней, и тихонько рассмеялась.
– У вас хорошее настроение? – неожиданно спросил Ирген.
– Вы не любите, когда у женщины хорошее настроение?
– Наоборот. Так редко слышишь искренний женский смех. Как правило, женщины смеются только шуткам, но как-то натужно.
– Наверное, хотят доставить удовольствие тому, кто неудачно шутит? – предположила Ингрид.
– Почему же неудачно?
– Если шутка удачная, то нет речи о натужном смехе – смеёшься все равно, хочешь ты того или нет.
– Как это «если не хочешь»? Не хочешь – не смеёшься.
Ингрид подумала и рассказала какой-то анекдот – из тех, что должны быть понятны даже человеку, незнакомому со спецификой жизни на её родине, да при этом вполне приличный.
Граф захохотал и смеялся не менее минуты.
– Да, – признал он, отсмеявшись. – И в самом деле. Я понял, что вы имели в виду.
Ещё несколько минут они болтали о всякой ерунде – немного о погоде, немного о лошадях. Ирген выяснил, что она практически ничего не понимает в лошадях, и предложил преподать несколько практических уроков.
– Даже не знаю, – с сомнением ответила она, – как на это посмотрят мои родители и брат.
– Что ж. – Граф чему-то улыбнулся. – Если ваш брат согласится нас сопровождать, я буду рад.
«Ну наконец-то хоть один мужчина, который не хочет, похоже, затащить меня в свою постель», – с облегчением подумала Ингрид.
«Ну наконец-то хоть одна женщина, которая не пытается меня на себе женить», – подумал Ирген.
16
С бала вернулись лишь под утро и тут же повалились спать. Ингрид совсем отвыкла бодрствовать ночами и освобождалась от одежды со стоном – так ей хотелось лечь. Если бы не Эльгинн, она так и легла бы в корсаже и нижних юбках. Кроме того, она выпила, и теперь её тянуло в сон с утроенной силой. Как горничная стаскивала с неё белье, девушка уже не запомнила.
Зато утро у Ингрид началось лишь тогда, когда начало темнеть. Эльгинн принесла ей обед и помогла сесть в кровати.
– Болит голова? – сочувственно спросила она.
– Немного. Не столько на спиртное, сколько на такой вот дневной сон, – помотала головой. – Чувствую себя будто пострадавшая.
– Почему?
– Меня будто здорово избили. – Она задумчиво посмотрела в потолок. – Но этого быть не может, значит, нечего было столько пить и плясать. Теперь пожинаю плоды. Ясно?
– Не всё, госпожа.
– А что неясно?
– Чем я могла бы помочь?
– Уф, ничем…
После завтрака Ингрид не меньше получаса решала, чем бы ей заняться, и под конец решила сходить в город. Отца в покоях не оказалось, зато была мать, она сидела в кресле с высокой спинкой и что-то
