*Это Кетцалькоатля, значит.
— Ты чего, Горыныч, забыл? Я ж у них пожизненно в чёрном листе прибытия!
— А-а-а, точно! Сердце Кинич Ахау! Ты, кстати, в курсе, что он именно из-за его потери раньше времени на пенсию ушёл?
— Сам Кинич Ахау?
— Ну.
— И где он?
— Говорят, шифруется где-то на малых островах, культик себе завёл — чисто для души, никакой кровищи, гулянка каждый день, толпы танцующих голых женщин.
— Прямо голых?
— Н-ну-у… какие-то там цветочные гирлянды на себя вешают, вроде бы. Но это не точно.
— А после — массовое совокупление?
— Не уверен.
— Ну и что это за культ? Нещитово.
— Считаешь, надо навестить дедулю и внести необходимые изменения в… э-э-э… процессуальную часть?
Кузя, слушавший наш разговор развалившись в кресле для солнечных ванн, только засмеялся.
— Обязательно внесём, Горыныч, — уверил я. — Но потом. Сегодня меня волнует вопрос жратвы. Ты же не хочешь стать причиной голодной смерти целой вотчины? А там детишки. Они будут слабо тянуть к своим матерям прозрачные ручки…
— Ой, перестань! — Змей вскочил. — Иду я, иду уже!
— Костюмчик только смени, — попросил я. — Не оценит ведь сынуля.
Змей сердито посмотрел на себя в ростовое зеркало и скрылся за ширмой, где стоял плательный шкаф, бормоча:
— А всё моя добрость…
Через пять минут он стоял перед зеркалом в блестящем костюме наследного горского князя, суровый и подтянутый.
— Ну всё, я пошёл. Если не вернусь…
— Но-но-но! Я тебе дам «не вернусь»! Все бордели ацтекские пожгу к херам! У меня теперь опыт есть.
— Какой-такой опыт? — Змей тревожно посмотрел в зеркало на меня, на Кузю. — Какой опыт, ара?
— Да я у себя в вотчине в прошлые выходные блудюшники чистил. Сжёг штуки три или четыре, не считал.
— Ты с ума сошёл? — Змей с усилием поправил горловину рубашки. — А девочки?
— Девочек вывел, конечно. Отправил усадьбу Пожарскую отмывать.
— Извращенец! — осудил меня Змей. — Ладно, я пошёл.
Не успел Змей шагнуть в портал, как дверь в коридор открылась, и вошёл Кош.
— Здравствуй, Дмитрий. И тебя тоже приветствую, Кузьма.
Пока мы кивали и желали ему тоже не хворать, Кош прошёл до рисовального стола Горыныча, достал из мусорки смятый бумажный шар, развернул, покачал головой, пробормотал что-то вроде «какой неприятный побочный эффект».
— Ты за дверью, что ли, ждал? — усмехнулся я.
— Я должен был прийти с ним побеседовать, — Кош поёжился, словно его заподозрили в чём-то неприятном. — Слышу — твой голос. И не стал заходить. Я, понимаешь ли, вообще-то, запретил ему порталы куда-либо ставить.
— А что такое? — я даже встревожился. Вдруг мы Зме́юшку на верную смерть послали? Что делать? Бежать догонять?
— Да боюсь, сорвётся. Не вышло бы рецидива.
— А-а-а… Ну, извини.
— Да что уж… Тебя тоже понять можно, за людей переживаешь… — Кош побарабанил пальцами по столу. — Знаешь ли, Дмитрий, пойду-ка я, — он аккуратно скомкал рисунок как было и положил обратно в мусорку. — Змей вернётся — ты не говори, что я заходил. А я представлю всё, как будто занят был, опоздал. Пусть он думает, что я про его отлучку не знаю, захочет — сам расскажет. Не будем его лишний раз… травмировать.
Экие у них тут сложности…
Кош ушёл, а мы с Кузьмой остались скучать.
— Бать, ты про заброшенные дворы что думаешь?
— Да уж всю думалку себе сломал. Если бы не недород, я бы смело на их место других посадил.
— Сманивать с чужих вотчин сейчас нельзя, — предупредил Кузьма, — дело подсудное.
— Это и раньше паскудством считалось, если ты помнишь.
— Так потому и закон придумали, чтоб крестьяне не перебегали. Где приписан — там сиди.
— Это понятно… — я, почти как давеча Кош, побарабанил пальцами по подлокотнику. — А против того, чтобы людей купить да на своей земле посадить, закона нет?
— Так нельзя человечков без земли покупать, пап.
— Это у нас нельзя.
— А папуасов привезёшь — уж они тебе нахозяйствуют!
— Нет, такой рабский торг нам не нужен. А скажи-ка, сынок, в Стамбуле всё ещё продают славян?
— Честно — не в курсе. Но если лихие людишки всё так же лютуют по югам — должны. Мужиков там только всегда было мало, если ты хочешь именно славян. Подозреваю, что предлагать опять же будут в основном эфиопов. А какие из эфиопов русские крестьяне?
— Да уж… — я представил перспективы. — Нет, негров рассматривать не будем. Ну… разве что каких-нибудь особо мастеровых. Так-то у нас кхитайцев своих через три года восемь тыщ в человеческое состояние вернётся. Если с расчётом на то баб подкупать? Не задуреют бабы за три года-то?
— А если старый император ошибся, и бойцы так терракотовыми и останутся — а у тебя восемь тыщ баб? Чё делать будем?
— Вопрос…
Мы ещё так и этак покрутили тему, и тут явился Змей, довольный, как боевой слон Александра Македонского, оставленный на постой в индийской деревне.
— Ребятушки, — он потёр руки, — папа ещё может!
— Что, Кешка таки не захотел делиться?
Змей фыркнул:
— Чтоб он добровольно чего-то захотел, небо должно на землю упасть! Выпендриваться начал, перьями трясти. Мол, подходим к нему без уважения… — Горыныч выглянул в коридор и крикнул кому-то: — Милочка! Принеси-ка нам чаю на три персоны, будь добра! — смёл одним махом краски со столика.
— Ну, а ты?
— Я говорю: «Э, ты забыл
