поможешь – мы маленькую дырочку в стене провернём и тебя в неё, как птаху, внутрь запустим.
И вновь словно сам в себе разделился Тарас. Одному тотчас тревога всё сердце опалила: двенадцать тысяч против голодных двухсот! Конец! А другому новая радость сердце охватила: лучше некуда, коли помогут в стены протечь, – там отец Иоасаф, коему послание святейшего Ермогена к Тарасу приторочено, а главное, там ненаглядная Елена, и только бы от послания освободиться, а он её тотчас спасёт от всех бед и увезёт куда-нибудь, где ещё тишь и благодать на Божьей земле остались, не везде ж они, широченные земли царей московских, охвачены бесовской смутой!
Приободрился Тарас, подбоченился. Сказал, что готов со своим куренем лезть в любую дыру, хоть в преисподнюю, но сначала должен доставить послание московских бояр самому ротмистру королевскому Яну Петровичу Сапеге и рад, что повстречались ему свои – теперь он, гонец боярский, в располнейшей безопасности. Вспомнили козаки, кто ранее посылал Тараса на Москву к самому царю – и даже расступились уважительно, сняв шапки.
Тут, правда, спохватился Тарас – и признался козакам, что прежде, чем важное донесение доставить, должен до ветру сбегать, чтоб не прихватило пред очами сурового гетмана. Ещё шире расступились козаки. Тарас отъехал с дороги, соскочил с седла, притоптал место и, загородившись от козаков конём и хилым кустиком, справил нужду не просто так – а чтобы прикрыть одним делом другое. Перенёс он послание к Сапеге за пояс, а другое, куда важнее, припрятал поглубже вниз… Пришлось сугубо подтереться снегом, чтобы не осквернить послание – и Тарас поспешил вскочить на коня, чтобы седлом отогреть обожжённый зад.
К осадному стану подъезжал в таком сопровождении, что будто атаман с хоругвью – зримо и неторопливо. Как раз успел все оглядеть. Вокруг дороги, по коей он Елену от беды уносил, посады были по большей части сожжены. И не только войною, а и на дрова пошли. Проехал Тарас через табор низовой – туда, ко кругу повозок, остатки посада тащили: костры горели, угли на жаровнях разносили. В таборе надолго не задержался – только позволил себя похвалить. Уже весь курень во главе с атаманом Богданом Секачом потянулся за Тарасом к Сапеге – через покрытую льдом и снегом речку на возвышенность, кою Сапега усугубил ещё высоким валом против стен Сергиевой обители. Как раз в тот час на вал тянули мерины два осадных орудия. То уж пан Зборовский расщедрился, поведали козаки. «Підірвати б до бісів цю гармату!»[104] – подумал про себя Тарас и стал прикидывать, как бы всё успеть ему.
Знатный шатер королевского ротмистра стоял сам по себе. К морозам Сапега выбрал себе избу, в ней грелся, а шатёр с флюгером для важности сбоку придвинул. Тарасу за себя даже говорить не пришлось: козаки соскочили с сёдел, нагомонили у избы так, что, верно, сам литвин Сапега без доклада стражи, всё услыхал внутри. Однако ж в избу Тараса не впустил – может, у него там тайные планы были на столе разложены. Вышел сам в накинутой на плечи делии, что была подбита собольими спинками, в куньей шапке с чёрным цапельным пером, сдвинутой на затылок. Тарас соскочил с седла и с низким поклоном да величанием протянул пергаментную трубочку.
Ротмистр королевский взял трубочку, не отрывая локтя от бока, и сначала искоса посмотрел, как на алой тесёмке болтается малая сургучная печать, сбережённая Тарасом. Потом, щурясь, рассмотрел плевок смолы, скреплявший сам пергамент. Наконец, чуть поднял глаза на Тараса – а поднимать высоко и не надо было – и коротко спросил на ляшском, где это Тарас уже попадался ему на глаза.
Тарас ответил толково, как есть: в Тушине у донцов тогда сидел. А про бегство царя Дмитрея ничего не сказал – не спрашивали, а он иным вестям не гонец. Сапега повернулся и ушёл в избу, ещё не сломав смолы, а козаки стали переглядываться: что делать дальше – сразу уходить или ждать отклика. Через некоторое время вышел гусар и повторил слова Сапеги, сказанные в избе: гонец пока волен на полмили, а дальше чтоб не отходил.
Ох и отъелся в таборе Тарас, отвел душу за голодные дни! Козаки тянули из него рассказы, Тарас выпускал по слову меж кусками, а потом стал валиться набок. Пускай проспится, порешила ватага, потом расскажет – и накрыла его самым тёплым кожухом, какой у себя нашла.
Желудку сны не снятся, а как в те часы Тарас ощущал себя всего целиком набитым желудком, то и спал он без всяких искушений и страхов… Не тотчас его растолкали козаки – пришлось снегом уши растирать. Продрал глаза Тарас: света – один костер, а кругом тьма. Не успел он дух перевести, а уже – в дело! Оказалось, Сапега решил с приступом поторопиться – и уже сей ночью, за сутки до приступа, решили козаки калёным ядрышком в стены обители Тараса запустить. Узнав о том, в тот же миг стал готов Тарас – только ещё раз до ветру сбегал опорожниться от большого лишнего груза.
Ночь своим приступом любую твердыню без шума берёт – ей не воспротивишься. Стенные стражи смотрели ввысь, гадая, сильным ли холодом она надвинется, и радовались, не находя в угольной мгле звёзд. Так и смотрели, пока снизу звяк да бряк козьего колокольца не донёсся. Голод, пока человек на ногах ещё держится, зрение только острит: знаемо зачем. Вот, опустив взоры, и разглядели стражи с дюжину коз, непонятно откуда появившихся под стенами. Тенями-сгустками продвигались мимо те козы, а за ними вроде как и люди, меньшим числом. Где-то ещё чудом не тронутую овчарню нашли и разбили осадники и теперь гонят коз прямо к пану Сапеге на ужин – так полагалось разуметь сидельцам… А то хитрую приманку придумали козаки, кою и объяснять нечего. Но и сидельцев не проведёшь – тотчас угадали они: приманка! Однако ж голод уже не раз становился отцом смелости и отваги – и за одну козу можно было на кон поставить усохшую до рёбер и хребта жизнь.
Как думали про сидельцев козаки, так те и поступили! Ударили на коз и на всю силу, коя могла за ними во тьме скрываться, самой что ни на есть веской вылазкой – как против целой хоругви. Козакам же не победа была нужна – не было у них намерения врагов побить, а остаток обратно в стены загнать. Однако ж битвы задумка требовала. Битвы и суматохи, в коей Тарасу, переодетому в холопа, надлежало
